Звездочет - Мишель Яффе

— Господи, никак не ожидала увидеть вас здесь! —Бьянка посмотрела на стройного мужчину, чья фигура занимала весь дверной проем,и чихнула.

Йен Фоскари, граф д'Аосто, был поражен увиденным, хотявообще-то его редко удавалось удивить чем-то.

— Да уж, — наконец пробормотал он, устремив взглядна окровавленный кинжал, которым девушка указывала на него.

Граф немало повидал на своем веку, но сейчас даже он не могпонять, что тут произошло. Комната была богато убрана: высокие окна наполовинускрыты шелковыми шторами персикового цвета с вышитыми на них золотыми цветами,на полу роскошные турецкие ковры. Посреди комнаты стояла огромная кровать,накрытая покрывалом того же цвета, что и шторы. На кровати лежала полуодетаякуртизанка, Изабелла Беллоккьо. Казалось, что Изабелла мирно спит, если бытолько на груди у нее не расползалось большое красное пятно. Над ней склониласьженщина с кинжалом в руке и в перепачканном кровью платье — та самая, котораятолько что обращалась к графу.

Наступила продолжительная тишина, граф и Бьянка внимательноизучали друг друга. Она первой нарушила тишину, громко чихнув.

— Что вы здесь делаете? — спросила она, отводявзор от его лица. «Убийцы, — заключила про себя девушка, — должнывыглядеть более свирепо».

— Я мог бы то же самое спросить у вас, — отозвалсяЙен.

— Я бы ответила, что это и так очевидно. — Бьянкаопять чихнула и, скривив, как она надеялась, неприветливую гримасу, подняла награфа глаза.

Йен, в свою очередь, тоже недовольно поморщился, дивясь просебя ее прямолинейности.

— Да уж, думаю, так и есть, — пробормоталон. — Но почему вы убили ее?

Только сейчас Бьянка поняла, на кого она похожа: в правойруке — окровавленный кинжал, который недавно вытащила из сердца Изабеллы,платье сплошь запятнано кровью — она испачкалась, пытаясь спасти девушку.Ситуация была почти комичной, подумала Бьянка, вытирая нос рукавом, но тут ейвспомнился знак, который она увидела на рукоятке кинжала. Смело посмотрев всторону Йена, она указала ему глазами на оружие:

— Разве я не могла бы задать вам тот же вопрос, милорд?

На рукоятке кинжала, несомненно, поблескивал его собственныйгерб, инкрустированный рубинами и изумрудами. Граф пожал плечами.

— Разумеется, это не мой кинжал, — ответил наконецон. — Это действительно герб моей семьи, но я бы никогда в жизни незаказал такой безвкусицы.

— Боюсь, милорд… — Бьянка чихнула, — что хорошийвкус не является оправданием, когда речь идет об убийстве. — Онапопыталась пристально посмотреть в глаза графу и при этом чихнула пять разподряд. — Вот если бы вы сказали мне, что делаете здесь…

— Вообще-то это не вашего ума дело, синьорина, но я всеже отвечу, что получил срочную записку от Изабеллы.

Не обратив внимания на холодный тон Йена, Бьянка, забыв особственном страхе, спросила:

— Что же в ней было написано?

Йен разозлился на самого себя. Ему казалось, что это не он,а кто-то другой вынимает записку из кармана, разворачивает ее…

— Вот, взгляните.

Письмо было написано изящным почерком на надушенной бумаге.Изабелла просила графа д'Аосто немедленно прийти к ней. Поднеся послание ксвету, Бьянка внимательно изучила его и вернула красавцу блондину.

— Письмо отдали вам в руки?

Граф кивнул. Бьянка поморщилась и чихнула.

— Тогда вы точно невиновны. Но создается впечатление,что кто-то хочет подставить вас. Вот только кто? Или они хотят подставить меня?Мы могли бы…

Граф д'Аосто перебил ее, заговорив ледяным тоном, коря себяза недавнюю мягкотелость:

— Не могу передать вам, какое облегчение я испытал,узнав, что все-таки невиновен. Однако мне любопытно, и, честно говоря, я даженемного встревожен тем, с какой легкостью вы прибегли к местоимению «мы». Недумаю, что смогу быть хоть чем-то полезен юной синьорине. Так что поверьте, мыс вами вместе ничего делать не будем.

Его язвительность достигла цели. Бьянка съежилась, и непотому, что его голос был холоднее северного ветра, а потому, что он такимпокровительственным тоном называл ее синьориной, словно подталкивал к тому,чтобы она выказала неповиновение его внушительной особе. Господи, да он жепопросту высокомерен!

Но она вынуждена была признать, что желание сохранитьнезависимость давало этому высокородному и всесильному графу д'Аосто правоговорить с ней этим возмутительно снисходительным тоном и каждым словомнамекать на ее молодость и неопытность.

— Да, разумеется, вы правы! Я предпочитаю работатьодна. — Рассвирепев, девушка положила нож и принялась мыть руки вфарфоровом тазу. Собственное возмущение графом раздражало ее еще больше, чемего высокомерие. Почему она так легко поверила в его невиновность? И что ещехуже, испытала при этом невероятное облегчение? Какая ей-то разница, виновенили нет в смерти Изабеллы этот напыщенный холодный вельможа с такими сильнымидлинными пальцами, богат он или красив…

— Вы так и не сказали мне, — оторвал ее отразмышлений его голос, — что именно убедило вас в моей невиновности.Впрочем, ответ более чем очевиден: вы совершили это преступление.

— Милорд, вы, должно быть, шутите? Я? Убийца?

Уголки ее губ чуть дрогнули в улыбке, или это емупоказалось?

— Я никогда не шучу, — процедил сквозь зубы граф.Он не преувеличивал, и это было понятно не только по его ледяному тону. Бьянкебыло известно, что этот Йен Фоскари, граф д'Аосто — один из самых богатых икрасивых аристократов Венеции. И еще он холостяк, на которого с надеждой поглядываютвсе незамужние женщины. Граф был известен как человек каменный, холодный,отрешенный от всего и лишенный каких бы то ни было эмоций. Лишь самые близкиеего друзья, например Арборетти, знали его совсем другим, впрочем, в последниегоды он и перед ними редко демонстрировал свою истинную, живую натуру.

Да, в последние два года Йен стал совсем другим. Правда,внешне он оставался таким же умным и блестящим собеседником, каким был прежде,но совсем перестал смеяться и улыбаться. Даже его брат Криспин не мог растопитьтой ледяной глыбы, в которой укрывался Йен, а ведь дня после несчастного случаяне проходило, чтобы он не пытался сделать этого. Похоже, Йен твердовознамерился держаться от всех на расстоянии, чем приводил в ужас мамаш юныхсиньорин, мечтавших выдать за него замуж своих дочерей.

Зато Бьянка не испугалась графа, когда этот каменный истуканни с того ни с сего обвинил ее в убийстве. Расправив плечи и призвав на помощьвсю решимость своих двадцати четырех лет, Бьянка смело посмотрела ему в глаза: