Дойдя до седьмого номера – кнопки, показывающей ее прежнюю палату, – она обнаружила, что рядом с седьмой есть еще одна кнопка, без номера.

София заметила ее впервые. Для начала она нажала на седьмую, дававшую широкоугольную картину ее старой палаты. На экране появились сидящая на кровати Мадлен и лежащая под одеялом Анна. Последняя переехала туда, когда выехала София, поэтому в седьмом номере теперь жили Анна, Мадлен и Эльвира.

Мадлен говорила громко и оживленно. Усилить звук София не решилась, но смогла различить фразы типа: «Черт, что на нее нашло?» и «Когда закончится весь этот кошмар?».

Потом она нажала на пустую кнопку.

Появилась новая картинка, еще не набравшая резкость. В старой палате явно имелась дополнительная камера.

На экране была стоящая под душем Эльвира.

* * *

Вечеринка в разгаре.

Я стою немного в стороне, осатаневший от скуки.

Получил все, чего хотел все эти годы, – и тем не менее ничего.

Красивое имя. Лучшие школы. Портки за тысячу евро.

Но дело в людях, проклятых людях, которые нагоняют на меня тоску, доводящую почти до безумия.

Я оглядываю огромный зал и не вижу ни единого человека, который мне нравился бы.

Папаша с налитыми кровью поросячьими глазками. Он сделался тайным алкашом.

Эмили, одергивающая короткую вульгарную юбку. Ее нервозность, постоянно исходящие от нее беспокойные флюиды. Такая робкая и понимающая, что можно блевануть.

Девицы в углу. Их хихиканье, взгляды и улыбочки.

Я не улыбаюсь в ответ. По крайней мере, этим вечером.

С меня хватит. Я устал от этих людей.

Тут я вижу Лупоглазку.

Она стоит в углу в полном одиночестве. Платье ей велико и висит на ней мешком. Это все равно что надеть «Шанель» на ходячую палку.

Она теребит кончик носа. Неуверенно озирается.

Не вписывается. И никогда не впишется.

Поворачивает лицо в мою сторону.

Лицо, на которое я вынужден смотреть уже почти шесть лет. И с годами оно точно не становится краше. Глаза выпирают из ее башки, как маленькие шарики. Губы – тонкие, как черточки, остренький нос. К тому же у нее появились прыщи.

Я думаю, что больше не в силах смотреть на это лицо ни единого дня.

Даже ни часа, минуты или секунды.

И тут, именно в этот мрачный миг, меня посещает мысль.

Можно было бы уничтожить людей, какие они есть, и воссоздать их в новом обличье.

Как феникса из пепла.

Только совершенно другим образом.

Скорее, с помощью плавки или молота и щипцов. И я уже знаю, чья очередь будет первой.

Она скребет туфлей по мраморному полу. Смотрит на меня умоляюще.

«Спаси меня, Фредрик, спаси меня от всего этого!»

Она не вписывается.

И никогда не впишется.

В этом-то и заключается идея.

Она поговорит с ним об этом. Настоит на своем. Не струсит.

После инцидента с Моной прошло три дня. В первый день София непрерывно заходила к ней в комнату. Не решалась выпускать ее из виду. Но Мона быстро оправилась и теперь выглядела как обычно, если не считать пятен на шее. София начала надеяться, что Освальд отправит Мону с острова. Она где-то читала, что если человек пытается покончить с собой, но неудачно, то, как правило, он предпринимает новую попытку.

И еще Эльвира, которой на самом деле не следовало здесь находиться…

По ночам София размышляла над камерой в душе, и на третью ночь ей все стало предельно ясно. Эльвира трудилась на кухне. Кухонный персонал работал до девяти и после этого принимал душ, перед тем как лечь спать. И как раз в девять или чуть раньше Освальд всегда отсылал Софию.

– Пойди вниз, посмотри, что было сделано за сегодня, – обычно говорил он.

Должно быть, так и есть.

Я знаю, что не ошибаюсь.

Должно, должно, должно быть так…

Еще она вспомнила другое: как Освальд обычно смотрит на Эльвиру. Оглядывает с головы до ног и обратно, как смотрят на женщину, а не на ребенка.

И вот София стояла перед его письменным столом, собираясь с силами. От волнения крутило живот, и на ладонях начал выступать пот.

Камеру в душе должны снять. Софию даже не волновало, что он там видел. Главное, чтобы эта проклятая камера исчезла.

Говори! Ну, давай!

– Сэр… Я обратила внимание на то, что у камер наблюдения есть дополнительная кнопка, после седьмой.

Освальд не пошевелил ни единым мускулом лица. Просто продолжал читать газету. Даже не взглянул на нее.

– Вот как… Значит, ты начала использовать систему, чтобы подглядывать за персоналом? Увидела что-нибудь интересное?

– Нет, вовсе не так. Я не подсматривала. Я просто вытирала пыль и обратила внимание на эту кнопку.

– Придурки, которые у нас работали, установили камеру не в том месте. Ее следовало направить на постель Мадде. Я хотел держать ее под особым присмотром. Она очень странно себя вела.

Он лжет, он лжет, черт возьми.

Есть ли какой-нибудь пристойный способ сказать об этом? Что он лжец, а она не полная дура… «Надо же, мы установили камеру в душе вместо спальни». Неужели он действительно считает, что она настолько глупа?

Освальд оторвался от газеты, сердито уставился на нее и покачал головой.

– Оставь это, София! На кой тебе сдалась эта проклятая кнопка? Ты разве не понимаешь, что у нас есть дела поважнее?

Через окно пробрался по-осеннему усталый комар, который теперь сидел у него на виске и сосал кровь. Однако она ничего не сказала. Подумала, как забавно будет смотреться укус на следующий день. Жаль, что дискуссия завершилась… По крайней мере, на данный момент. Но сдаваться София не собиралась. Она обязательно снова выступит против.

Возможно, она и выступила бы, если б в тот день не разразилась эпидемия.

* * *

Когда София направлялась на ланч, в поместье все дышало здоровым спокойствием. После нескольких недель тумана, дождя, мокрого снега и ветра выглянуло солнце. Шла третья неделя декабря. Несмотря на ясное небо, в воздухе пахло снегом. У горизонта возвышались тяжелые серые тучи, похоже, двигавшиеся к острову, но на деревьях и кустах пока еще сверкал в лучах солнца иней.