– Я кое-что забыл, – сказал Флоки Черный и решительно направился обратно к дому Гуторма.

Сигурд посмотрел на Улафа, но тот пожал плечами и сказал, что им ничего не остается, как спуститься к берегу.

Однако Сигурд предложил поискать еду, которую они могли бы взять с собой перед отплытием, ведь Гуторму она больше не потребуется.

– К тому же, все его гости ушли, – добавил Свейн, обводя рукой залитое лунным светом пастбище, по которому, словно тени на восходе, убежали к своим домам объятые ужасом люди.

– Я бы сказал то же самое, если б окончательно проснулся, – зевнув, заявил Улаф.

– А как насчет женщины Гуторма? Не будет чести, если мы заберем всю ее еду, – сказал Хагал. – Она была всегда добра ко мне.

Он едва успел закончить свою короткую речь, как раздался вопль, подобный крику лисы в период течки, и все одновременно посмотрели через двор в сторону длинного дома.

– Ну, теперь все кончено, – сказал Улаф.

Через несколько мгновений заскрипела открывающаяся дверь, и на пороге появился Флоки Черный с головой Фастви, янтарным ожерельем в одной руке и двумя бронзовыми брошами, которыми она застегивала платье, – в другой. На правую руку он надел боевые кольца Гуторма, одно серебряное, другое бронзовое, что могло вызвать недовольный ропот – ведь у их нового обладателя еще даже не было первой бороды. Но разве они сами не видели, как Флоки победил пятерых воинов?

– Никто не сможет сказать, что он их не заслужил, – заявил Сигурд. – Кто знает, сколько воинов он превратил в мертвецов возле рунного камня с тех пор, как Гуторм надел цепь на его шею…

– Так и есть, – признал Улаф. – Но если уж мы позволим ему воровать у мертвых и он теперь с нами, то и остальным нужно поживиться чем-то достойным.

– Что сделано, то сделано, – согласился Свейн.

Они вернулись в длинный дом и забрали броши, ножи, ремни, пряжки, кольца и костяные гребни, а Асгот нашел дюжину кусочков серебра, вшитых в подол рубахи Овега Греттира.

– Оставь их себе, – сказал Сигурд, когда годи предложил ему серебро. – И используй в те моменты, когда нам потребуется благосклонность богов.

– Или мед, – предложил Свейн, а, когда Асгот сердито зашипел на него, пожал плечами, глядя на Сигурда.

После того как они закончили собирать добычу, сын ярла вместе со своими людьми покинул двор Гуторма, оставив за спиной мертвых и их призраков, и стал спускаться к морю, сиявшему в лунном свете, словно расплавленное серебро. Там, на борту отличного кнорра, их уже ждали Солмунд и остальные – на их лицах сияли довольные улыбки, почти такие же широкие, как лодка, которая им досталась.

***

Нога Бьярни угодила в пах здоровенного мужчины, тот согнулся и, наверное, завопил бы от боли, если б Бьярни не опустил двухфутовую ясеневую палку ему на затылок, в результате чего она сломалась пополам, не говоря уже о том, во что превратился череп несчастного.

Толпа радостно взвыла, а Бьорн выругался, глядя на брата, который пожал плечами, словно не понимал, что происходит. Впрочем, у Бьорна не оставалось времени на объяснения. Он принял удар на свою палку, заставив противника увести оружие в сторону, сделал шаг вперед и нанес ему мощный удар в челюсть. Его противник попятился, опустился на одно колено и поднял щит, но Бьорн ухватился левой рукой за край, дернул вниз и ударил палкой по руке над локтевым суставом. Мужчина рухнул на оба колена, уронил щит и широко раскрытыми глазами посмотрел на приближавшихся к нему братьев.

– Сдаюсь! Я сдаюсь! – вскричал он, и толпа принялась выкрикивать оскорбления, разочарованно размахивая руками.

Бьярни шагнул вперед и ударил сдавшегося противника в висок обломком своей палки. Тот распростерся на земле и остался лежать неподвижно, как мертвец. Толпа взревела еще громче, и их ярость вызвала улыбку на лице Бьярни – так раскаленное железо оставляет красивый след на носу корабля.

– Он сдался, – прорычал Бьорн, поднимая руку, чтобы успокоить толпу. – И верещал, как поганая кошка.

Бьярни посмотрел на человека, из головы которого на утоптанную траву лилась кровь, и пожал плечами.

– Я не слышал, – заявил он, и его борода не смогла скрыть сверкнувших зубов.

Его брат недоуменно покачал головой.

– Если мы будем убивать их, то не сможем победить в следующий раз, дурачок, – проворчал он и отправился собирать добычу.

Кнорр оказался хорошим судном, длиной сорок пять футов, шириной одиннадцать и осадкой три. У кнорра имелось две полупалубы, на носу и на корме, с несколькими отверстиями для весел, чтобы маневрировать внутри гавани, а между ними находился открытый трюм, устланный хворостяными тюфяками для защиты обшивки. Судно можно было вытащить на берег для разгрузки, а когда оно выходило в море, то оставалось настолько водонепроницаемым, насколько это вообще возможно; впрочем, в волнение кому-то приходилось вычерпывать воду.

– Овег Угрюмый был счастливым человеком, если обладал таким судном, – сказал Солмунд вскоре после рассвета, когда они подняли парус, чтобы поймать свежий ветер, помогавший им плыть на юг вдоль поросшего соснами берега.

– Однако ему не повезло; его убили из-за того, что он водил дружбу с червем Гутормом, – сказал Сигурд, и многие закивали.

Теперь у них уже не оставалось сомнений, что Гуторм и Хромой собирались убить всех во сне, забрать серебро и получить награду от клятвопреступника конунга Горма или ярла Рандвера. Зачем еще гости Гуторма ночью держали оружие под рукой – ведь все они вечером оставили его у входа в зал вместе с людьми Сигурда? Скорее всего Угрюмый проснулся, когда началась бойня, увидел, что на хозяина напал раб, вытащил собственный нож, как поступил бы любой на его месте, но это ему не помогло.

– Лучше я буду думать, что он был с ними заодно, – сказал Хагал, – ведь мы его обворовали и сбежали, захватив корабль, а его родня наверняка где-то ждет, когда он вернется.

– Ты можешь думать что тебе захочется, теперь это уже ничего не изменит, Песнь Ворона, – сказал Улаф, который стоял на носу с закрытыми глазами и наслаждался солнечными лучами, гревшими его левую щеку.

Сигурд часто ловил взгляды, которые бросали его люди на нового члена команды, словно того окутывал сейд, темный, как его волосы цвета воронова крыла. Возможно, они ждали, когда он заговорит о прошедшей ночи, полной убийств. Однако Флоки Черному было нечего сказать по этому поводу – как и по любому другому. Сигурд заметил, что парень привык больше говорить острыми предметами, что его вполне устраивало, поскольку Локер и Гендил и без него прожужжали сыну ярла все уши.

– Ну, и как мы его назовем? – спросил Улаф, переводя взгляд с Сигурда на Солмунда, который стоял на корме, как конунг, потому что в его руках снова было рулевое весло, а ничего большего Солмунд никогда и не хотел.