Очевидно, мистер Левинджер тоже это почувствовал, потому что сказал:

– Очень жаль, Грейвз, что ваша карьера оказалась столь короткой. Чем же вы собираетесь заняться теперь?

– Да, жаль, – кивнул Генри. – Впрочем, такое часто случается. Что до будущего – оно само заявит о себе. У девяноста девяти морских офицеров из сотни будущего нет. Они живут – вернее, существуют впроголодь – на жалкую пенсию в каком-нибудь отдаленном поместье и становятся церковными сторожами… если не поругаются с пастором.

– Я надеюсь, вы добьетесь большего, – сказал мистер Левинджер. – С нетерпением жду, когда вы займете место в нашем сообществе военных отставников, если доживу до этого дня. Вы могли бы принести гораздо больше пользы для флота здесь, нежели на море.

– То же самое мне говорили и в Адмиралтействе, но я ответил тогда, что предпочитаю командовать кораблем. Не то чтобы я был против нового назначения, если оно случится… Но, поскольку оба этих вида карьеры от меня все равно дальше, чем луна, бесполезно о них и говорить.

– Я не вполне согласен с вами. Вы еще будете большим человеком, вот увидите. Что ж, давайте перейдем в гостиную.

И они отправились в гостиную, где Эмма немного пела – не очень сильным, но приятным голосом – а потом, когда она пожелала им спокойной ночи, они ушли в кабинет мистера Левинджера, чтобы выкурить по сигарете и выпить виски с содовой на сон грядущий. Здесь говорил уже мистер Левинджер, а Генри слушал – и ему казалось, что он вряд ли когда-то встречал человека с такими знаниями и таким кругозором, да к тому же умеющего интересно и живо рассуждать на любую тему. Ум мистера Левинджера был острым, знания о жизни и людях – обширны, и он, казалось, знал наизусть все книги, которые стоило прочитать.

Таким образом, первый вечер в Монкс Лодж прошел необыкновенно приятно – таковы были и все последующие дни. После завтрака они с мистером Левинджером брали ружья и отправлялись верхом на пони охотиться на куропаток и кроликов, которых поднимал для них старик-егерь – впрочем, нога Генри еще давала о себе знать, и охота не длилась долго.

Потом мистер Левинджер организовал небольшую экспедицию к древней церкви и к месту археологических раскопок, куда они отправились вместе с Эммой, потратив на это целый сентябрьский день, ясный и жаркий. В хорошую погоду они сидели на пляже под скалой, лениво болтая обо всем на свете; если шел дождь, они искали убежища в кабинете мистера Левинджера, где изучали коллекции монет, древнего оружия и других диковин. Потом наступал час обеда, а на смену ему приходил очередной восхитительный и мирный вечер.

Пробыв в Монкс Лодж неделю, Генри почувствовал себя другим человеком; если бы кто-нибудь сказал ему до этого визита, что он так прекрасно проведет время – он бы не поверил. Видел он и то, что мистер Левинджер и его дочь искренне рады его присутствию. Сначала Эмма была немного холодна и держалась отчужденно, но постепенно это прошло, и Генри чувствовал, как она с каждым днем становится все дружелюбнее и мягче.

Чем лучше они знакомились, тем больше росла их взаимная симпатия и тем полнее они начинали понимать друг друга. О флирте или ухаживании не шло и речи: они стали друзьями и оба были очень рады этому. Вскоре развеялись последние опасения Эммы – она не могла поверить, что мужчина, так открыто и радостно общавшийся с нею, мог знать о позорном признании, вырвавшемся у нее в ту ночь отчаяния. Будь это так, он наверняка сторонился бы ее и не скрывал бы своего презрения… так она считала. Каким-то странным и нелогичным образом она была благодарна Генри за его неведение – или, если он все же знал о том признании, но не хотел ее смущать – за его притворство. Теперь она была готова простить Генри любые грехи, отвергала любые обвинения в его адрес, противопоставляя им щедрость его души и искренность натуры. О будущем Эмма не думала; она жила настоящим и была так счастлива, как никогда ранее. Не вспоминала она и о прошлом с его постоянными воспоминаниями о Джоанне Хейст и ужасными предположениями, что Генри должен жениться на ней, Эмме, только по расчету, из финансовых соображений. Если когда-нибудь настанет день, и Генри сделает ей предложение – у нее будет достаточно времени, чтобы обдумать все эти вопросы и решить, следует ли потакать своей гордости и в угоду ей пожертвовать своим сердцем… Теперь же никаких решений принимать было не нужно, потому что Генри, разумеется, не собирался немедленно просить ее руки, как бы он к ней теперь ни относился.

Генри, конечно же, не мог знать всех этих мыслей Эммы – но общую ситуацию оценивал вполне трезво. То было время перемирия, и по молчаливому соглашению всех сторон острые вопросы были перенесены на более подходящее время. Мистер Левинджер не разговаривал с Генри ни о своей дочери, ни о Джоанне Хейст, ни даже о финансовых вопросах, поскольку на время перемирия все эти темы были табу. Помня о своих прежних терзаниях и зная, что вскоре они начнутся снова, Генри был благодарен мистеру Левинджеру за эту передышку и возможность хоть на время забыть о прошлом и не думать о будущем. Однако перед отъездом из Монкс Лодж Генри стало ясно и еще кое-что: не будь на свете Джоанны Хейст и не существуй долга семьи Грейвз по ипотеке – он, несомненно, попросил бы Эмму Левинджер стать его женой!

Чем дольше он проводил с нею время, тем больше привязывался к ней. Она привлекала его многим – своей мягкостью, утонченностью мыслей, сочувствием к страданиям, любовью ко всему прекрасному и благородному, незаурядным умом и любознательностью… Казалось, Генри уже не мог представить ни одной женщины, на которой предпочел бы жениться, если бы ему удалось завоевать сердце Эммы. Но едва он об этом задумывался – перед ним вырастали два призрака: Джоанна – милая, страстная, любящая, и пергамент с огненной надписью «Ипотека! Шестьдесят тысяч фунтов стерлингов!»

Наконец, десять дней его пребывания в Монкс Лодж подошли к концу, и вот старый кучер из Рошема остановил двуколку у дверей дома Левинджеров, чтобы отвезти сэра Генри домой.

– Я не знаю, как мне благодарить вас, Левинджер, за те доброту и гостеприимство, которые вы мне оказали! – сказал Генри на прощанье. – Уже очень давно я не проводил время так… замечательно и беззаботно. Это был настоящий отдых, и теперь я пришел к выводу, что отдых – это вообще самое лучшее на свете занятие. Однако теперь пора вернуться к своим заботам.

– Вы имеете в виду одиннадцатое октября? – спросил мистер Левинджер.

– Да, и одиннадцатое октября, и все прочие дни тоже. Я понятия не имею, что делать с фермами… но не стану утомлять вас теперь этими разговорами. До свидания и еще раз – большое спасибо!

Старый кучер из Рошема остановил двуколку у дверей дома Левинджеров

– До свидания, Грейвз, и не волнуйтесь. Я полагаю, все образуется. Мой опыт показывает, что в жизни всегда что-то происходит – и именно тогда, когда это необходимо.

– О, сэр Генри! – воскликнула Эмма, появляясь в дверях гостиной. – Вы не могли бы передать записку вашей сестре? Она уже готова.