– К такому соглашению невозможно придраться, Грейвз. Вы изложили все как умный и честный человек, я уважаю вас за это. Теперь у меня еще больше оснований желать, чтобы по истечении трех месяцев все это безумие было забыто, и мы бы начали все заново. Да, вот еще что: надеюсь, что как только вы сможете уверенно ходить, то нанесете нам визит, который, к сожалению, был отложен по таким трагическим причинам. Пожалуйста, поймите: я не навязываю вам свою дочь, я просто хочу, чтобы вы лучше узнали друг друга. Вы приедете?

Генри, подумав, кивнул.

– Да, благодарю вас, я приеду.

В этот момент дверь библиотеки открылась, и дворецкий Томсон объявил, что обед подан. Затем он добавил с поклоном:

– Должен ли я помочь вам, сэр Генри? Ее светлость просила передать, что надеется вас увидеть за общим столом.

– Да, полагаю – я буду. Помогите мне с креслом, пожалуйста.

Через минуту торжественная процессия двинулась в столовую: мистер Левинджер шел первым, опираясь на трость, за ним ехал Генри в инвалидном кресле, а Томсон страховал его сзади.

Генри был взволнован при мысли о предстоящей встрече с Эммой: его тайный страх порождала неспокойная совесть, говорившая, что девушка должна знать, о чем весь последний час говорили они с ее отцом. В результате он забыл, как правильно управлять креслом, и, несмотря на предупреждение Томсона «направо, сэр!», так сильно ударился колесом о дверной косяк, что наверняка перевернулся бы, если бы не Эмма, бросившаяся навстречу и удержавшая кресло.

Эта маленькая авария помогла преодолеть неловкость их встречи. Генри извинился, Эмма рассмеялась, и вскоре они уже сидели рядом за столом, негромко обсуждая эксцентричность инвалидных кресел.

Можно сказать, что обед прошел хорошо. Вряд ли его можно было назвать веселым, но в Рошем Холл мало что можно было считать веселым мероприятием, причем на протяжении жизни нескольких поколений кряду. Сама атмосфера этого дома, как и его архитектура, была угнетающей, даже мрачной, а обстоятельства, в которых собралась нынешняя компания, и вовсе не способствовали безудержному веселью.

Эллен энергично болтала о платьях, к чему Эмма, кажется, не проявляла ни малейшего интереса. Леди Грейвз изредка отпускала замечания насчет засухи и распространения серой гнили на розах. Генри по большей части сохранял сдержанное, или, скорее, смущенное молчание, а мистер Левинджер рассказывал о кладе старинных британских монет, счастливым обладателем которого он недавно стал.

– Сэр Генри пообещал приехать и посмотреть их, дорогая! – многозначительно обратился мистер Левинджер к дочери, когда аудитория немного разогрелась и проявила слабый, но все же интерес к короне, которую носил или мог носить Карактак[10].

– Вот как? – быстро откликнулась та и потупилась, словно изучая рисунок на тарелке.

– Ваш отец был столь любезен, что снова пригласил меня, мисс Левинджер! – не менее смущенно заметил Генри. – Я собираюсь воспользоваться его приглашением, как только достаточно окрепну, чтобы не быть обузой хозяевам… то есть, если это удобно, разумеется.

– Конечно, сэр Генри! – холодно отозвалась Эмма. – Мне всегда приятно видеть вас, как и любых гостей моего отца.

«Очко в пользу Генри!» – подумала про себя Эллен, а вслух добавила:

– Несколько дней в Монкс Лодж пойдут тебе на пользу, дорогой брат, и я надеюсь, что в этот раз ты прибудешь туда благополучно. Эмма, не хотите прогуляться по саду, пока мужчины курят?

Эмма с радостью приняла это приглашение, поскольку чувствовала, что атмосфера в столовой накалялась, и ужасно боялась, что еще пара искр саркастического остроумия Эллен приведут к взрыву.

Примерно с полчаса они прогуливались среди плохо ухоженных кустарников и лужаек, чья запущенность только прибавляла им прелести – по крайней мере, в это время года. Эллен сообщила, что собирается сыграть свадьбу в середине ноября и надеется, что Эмма как-нибудь навестит ее, чтобы помочь со свадебным нарядом, и они вместе съездят в Лондон. Эмма на мгновение заколебалась с ответом, потому что не могла скрыть от самой себя того факта, что дружба с Эллен, и без того никогда не отличавшаяся глубиной, остыла окончательно. Эмма не была уверена, может ли она доверять Эллен. Однако, в конце концов, она согласилась – при условии, что на это будет получено согласие ее отца. Она редко бывала в Лондоне не считала, что такая смена обстановки пойдет ей на пользу. Затем они повернули назад к дому, где уже стояла двуколка Левинджеров.

– Одним словом, моя дорогая, – сказала Эллен, останавливаясь, – я страшно рада, что Генри собирается навестить Монкс Лодж. Он, конечно, странный человек, но я надеюсь, вы будете терпеливы и простите ему его странности…

– Видите ли, Эллен! – с плохо скрываемым раздражением прервала ее Эмма. – Мне не за что прощать сэра Генри, и я просто буду рада видеть его, когда бы он ни приехал!

«Я, конечно, не уверена, – размышляла Эллен, наблюдая за отъездом Левинджеров, – но у этой девицы, судя по всему, куда больше характера, чем я думала. Генри лучше быть поосторожнее, иначе он упустит свой шанс, потому что мне кажется, что теперь с Эммой Левинджер придется потруднее, чем раньше…»

– Он, конечно, странный человек, но я надеюсь, вы будете терпеливы…

Четыре или пять недель прошли в Рошеме без происшествий. Денежные проблемы на время прекратились, поскольку требование выплат по процентам было приостановлено, а продажа драгоценностей леди Грейвз обеспечила достаточно средств для удовлетворения самых неотложных нужд, для оплаты расходов по хозяйству и даже для частичной оплаты свадебного платья Эллен. Нога Генри постепенно восстанавливалась, хотя было уже очевидно, что последствия несчастного случая в виде хромоты останутся у него навсегда. В физическом смысле он был почти здоров, но проблемы с нервами все еще донимали его.

О Джоанне ничего не было слышно; оказалось, никто не знал, куда она уехала и чем занималась – за исключением, возможно, мистера Левинджера, но его Генри спрашивать не хотел. То, что даже ее тетка не имела никаких сведений о ней, Генри понял, когда миссис Джиллингуотер заявилась однажды в Рошем Холл и принялась донимать его вопросами, завуалированными угрозами и обвинениями в том, что из-за него она лишилась племянницы. Напрасно Генри заверял ее, что не имеет никакого представления о местонахождении Джоанны и знает не больше, чем она сама; она не то не верила, не то не хотела верить ему и в конце концов удалилась, пригрозив напоследок, что если девушка не объявится, «кое-кому станет жарко, баронет он или не баронет». Генри не вполне понимал ее поведение, так как прекрасно знал, что миссис Джиллингуотер не испытывала никакой привязанности к Джоанне, а из ее слов выходило, что сплетнями о девушке и Генри она, скорее, гордится.