– Запросто! – согласился Меф и, не глядя, триждырубанул мечом. Три тонких ломтика колбасы упали Ромасюсику на колени. –Шкурку снимешь сам! – сказал Меф.

У Ромасюсика запрыгала челюсть. Он послушно снял с колбасышкурку и больше к Мефу не приставал. Прасковья же только усмехнулась. Мефпрекрасно понимал, что для нее это были не покушения даже, а так, забава. Самадав клятву не нападать, она позволяла Ромасюсику резвиться, отлично зная, чтоего шоколадные потуги жалки и бесполезны.

* * *

Поезд долго полз по низине. Ничего не было видно, кромеподступившего почти к самым путям мелколесья. Изредка застенчиво проскакивалиболотца. Уже где-то между Тулой и Орлом леса куда-то попятились, и поезд всечаще стал выскакивать на живописные, взрезанные оврагами лесистые долины.Прекрасные, сказочные места! Изредка попадался шлагбаум у свежепокрашеннойбудки, в которой царила женщина в неизменном оранжевом жилете, стоящая напороге с флажком, а за шлагбаумом – длинный терпеливый хвост машин.

Ближе к городам начиналась пестрая толкотня дач.Какой-нибудь дорогой трехэтажный особняк втискивался между смешных щитовыхдомишек и с редким отсутствием воображения пытался отгородиться от них высокимзабором.

Или, случалось, какой-нибудь кособокий, но отважный домикнабирался храбрости и подскакивал к путям совсем близко. Тогда видно было, чтона крыльце сидит семейство, рассеянно смотрит на поезд и жует.

– Бедные люди! Если бы я жил у железной дороги и виделв день сотни поездов, мне постоянно хотелось бы уехать. Все равно куда – лишьбы уехать, – сказал Меф.

– Тут ключевое слово «сотни». Глаз замозоливается, и тывообще перестаешь что-либо замечать. А вот если один поезд в день – тогда да,хотелось бы, – поправила его трезвомыслящая Даф.

В дверь внезапно постучали. Ромасюсик вздрогнул. Дафна навсякий случай проверила глазами, далеко ли флейта. Даже Прасковья подобралась.В ее руке появился маленький, совсем неопасный с виду ножик. Стук в дверьповторился. Меф открыл. В купе просунулся крепенький старичок с бегающимиглазками.

– Сыночки, хотите яблочков? А то набрал в дорогу –теперь, боюсь, испортятся! – предложил он, глядя почему-то на Даф, котораяменее прочих похожа была на сыночка.

«Сыночек» Даф поблагодарила, сказав, что яблок они не хотят.Над головой у старичка была хорошо заметная, с коричневыми размытыми разводамиаура отравителя. Старичок покрутился в дверях еще секунд десять, зорко огляделкупе и, все же оставив на столе несколько яблок, удалился, ласково воркуя.

– А вот и первый посланец Спуриуса! Пока что, думаю,это был разведчик! – представила Даф.

– А яблоки зачем? – спросил Меф.

– Яблоки это так, на «авось прокатит!»

– Он мне сразу не понравился. Такими ласковыми бываюттолько садисты, – проворчал Меф. – Но почему ты думаешь, что егопослал Спуриус?

Даф только улыбнулась. Не могла же она сказать вслух: «Япочувствовала, что Ромасюсик с Прасковьей видят его впервые и совсем не ждали».

Ромасюсик взял яблоко и с аппетитом захрустел. До этогомомента Меф не подозревал, что шоколадный юноша вообще способен принимать пищу.Оказалось, запросто.

– Банальный мышьяк! Я хаваю айдию, что он держит нас залохов. Даже обидно! – заявил Ромасюсик, облизываясь.

Российскую границу в Белгороде и вторую границу, украинскую,в Харькове, они проехали без приключений. Таможенники входили в их купе ужебледные, с отрешенными лицами. В глазах – страдание и тоска. У одного –молодого – голова была точно белой пудрой посыпана. Видно, ему много чегопришлось увидеть.

Этот поседевший бедолага не отреагировал даже, когдавыпендривающийся Ромасюсик достал целую пачку паспортов. Французские, немецкие,датские, польские, американские и несколько российских. Все были с егофотографией, но на разные имена.

После границы Меф дальновидно не стал плотно закрывать дверьи оставил небольшую щель, чтобы видеть все, что происходит в вагоне.

После старичка-отравителя от Спуриуса больше никто неприходил. Сам Спуриус, если, конечно, он был в поезде, предпочитал таиться.Слишком много у него тут было врагов – и свет, и мрак. Меф вообще смутнопонимал, на что именно Спуриус рассчитывает. Пробиться сквозь такую охранупочти нереально.

В коридоре постоянно дежурил кто-то из валькирий. Уходилаодна, и тотчас, будто случайно, появлялась другая. Меф уже понял, что валькириизанимают два купе, № 4 и № 5. Мордовороты же Лигула, кроме девятого,занимали еще 8-е.

Принадлежность «Я вырос за полярным кругом, где шестьмесяцев ночь» установить так и не удалось. Чьи они были? Лигула? Спуриуса?Союзники валькирий? Даф пыталась определить по ауре, однако аура у всех троихбыла нейтральная, что могло означать как полное отсутствие дара, так ивысочайший уровень подготовки.

Студент, старушка и громила в татуировках паслись у дальнеготуалета, занимая его по очереди. Саид ибн Юсуф из своего купе так ни разу и непоказался. Ифрит был ленив.

Часов в одиннадцать, когда в вагоне потушили лампы, оставивлишь дежурное освещение, Меф перебрался на верхнюю полку. Поезд умиротвореннокачало. Казалось, он движется короткими толчками. Даф уже лежала на соседнейполке. На груди у нее была флейта. Ладонью Даф придерживала ее, а мундштукпочти касался губ.

Рядом бдительно свернулся Депресняк. Правый глаз кота спал.Левый был обращен на дверь. Порой где-то внутри кота рождался угрожающий скрип.Это обычно происходило, когда мимо двери проходил кто-то, вызывавший у котатревогу. А таких, судя по всему, было немало.

Даф ободряюще улыбнулась Мефу. В полумраке вагона зубы ееблеснули белой полосой.

– Можешь подремать. Когда надо – я разбужу, –полушепотом пообещала она.

Меф правильно понял это «когда надо». Мрак предпочитаетнападать незадолго перед рассветом, в тот зыбкий «час самоубийц», когда силысвета ослаблены, силы же тьмы, напротив, на подъеме.

Меф заставил себя закрыть глаза. Не стоит расходовать силыпопусту. Растраченных сил не хватит на рывок – мгновенный и яростный. ПергаментКводнона шевелился в кармане рубашки. Ощущение было неприятное, точно кожи Мефакасалась сырая рыхлая медуза. Ослабленный эйдос Улиты, напротив, не подавал признаковжизни.

Меф заставил себя нырнуть в чуткий и бдительный сон, чем-тосходный со сном Депресняка. Он спал, не выпуская из ладони рукояти меча, а изсознания мыслей о близости врага. Спустя два или три часа он услышал негромкийлязг, точно где-то близко оборвалась цепь. Меф ощутил, как вагон несколько разнесильно толкнуло. Он прокатился немного, затем стал замедлять ход и встал.