Дафна забрала у тети Оксаны паспорта, примирительноулыбнулась ей и последовала за Буслаевым. Отыскав на одной из дверей цифры «26»и «27», Меф дернул ручку. Дверь не поддалась, однако Буслаев услышал, как с тойстороны кто-то довольно завозился.

– Эй, кто там дурака валяет? – крикнул Меф.

– Раньше надо приходить в вагон потому что! –назидательно пояснили ему.

В голосе было хорошо упакованное хихиканье. Меф началсердиться. Чутье угадывало с той стороны ровесника.

– У нас билеты! – сказал он еще довольномиролюбиво.

– А нам начхать!

Меф потерял остаток терпения.

– А ну ты! Быстро открыл!

– ЩАЗ! Ужо бежу! – ответили ему.

– Кто-то докрякается! – пригрозил Меф.

Лучше бы он не подсказывал. С той стороны, оказывается, былисовсем не прочь покрякать.

– Кря-кря! – услышал Меф.

Догадавшись по выражению лица Буслаева, что он сейчассломает дверь, Даф примирительно коснулась его локтя.

– Будь умнее! Давай я! – шепнула она.

Даф потянула из рюкзака флейту, однако достать ее не успела.

Замок внезапно щелкнул. Дверь отъехала. На одной нижнейполке, сдобно благоухая, лежал Ромасюсик, а на соседней, подложив под головухудую, тонкую руку, – Прасковья.

– Кря-кря! – подмигивая ему, сказал Ромасюсик.

Меф мрачно уставился на него.

– Что вы здесь забыли? – спросил он.

– Как что забыли? Мы ехаем в Крым, – дрожажелейными щеками, заявил шоколадный юноша. – В августе все ехают в Крымхавать рест. Прашечка такая бледненькая, зелененькая – ей загорать надо,жрямкать витамины!

Буслаев недоверчиво прищурился. Ромасюсик улыбался, излучаячестность на всех волнах. Меф почувствовал, что злиться поздно и бесполезно.Говорил же Арей: «Считай, что объявление уже вывешено на сакральной доске».

Прасковья бросала на него короткие, откровенные взгляды. Еетемные, без блеска глаза смущали Мефа. Ему казалось, что вместе с ее взглядом вего сознание пытается влиться лукавая, умная, опасная сила.

– Нашим поездом? В нашем купе? Как вы пронюхали? –спросил Меф.

Ромасюсик горделиво потрогал зефирный нос.

– Нюхали-нюхали и пронюхали! Прашечка решила, что еслиуж тащиться сутки в поезде, то лучше в хорошей светленькой компании, хи-хи!..Может, перекуемся, поиграем, как вы, на дудочке и тоже бросим мрак, и-и?

– Хочешь света – купи себе прожектор! – отрезалМеф.

Вступать в дискуссию с хлопотливой и наглой кучей шоколадаему не хотелось. К свету он еще не приблизился, однако шутки темных его ужесмущали. Стражи света никогда не говорили, что завербуются во мрак. Онипонимали, что все сказанные слова материальны, даже если произнесены с иронией.Мелкие же прислужники мрака готовы были вербоваться в гвардию света пачками. Вовсяком случае, на словах.

Они так много кривлялись и так тянуло их кривляться, что немогли остановиться, и корчились в вечном кривлянии, как в судорогах. Вспомнитьтого же Тухломона или Хныка. А чего стоит бесконечное передразнивание ритуаловсвета, без которого мрак вообще жить не может? В этом передразнивании Меф виделслабость Тартара и его прислужников. Они, как мелкие собачонки, с ненавистьютявкали на то, чего втайне боялись.

Мрак никогда не был самостоятельной величиной. Он возник какзлокачественная опухоль на плоти света, как его отрицание, пародия, опошление.И уже в этой невольной, хотя и ненавидящей привязке к свету проявлялась еговторичность.

Ромасюсик вскочил и радостно залепетал, брызжа сахарнойслюной:

– Жуть, что творится! Такие териблы сынгзы происходят,что сердце сметаной обливается! Валькирию шлепнули – вы в курсбх? – и немы, между прочим, шлепнули, что характерно. Лигул в шоке! Спуриус бацнулвалькирию, а Лигула даже не предупредил! Ну не хамство?

Мефу казалось: его осознанно заваливают словами, точномусором. И вот он уже копошится в их массе, как в расплавленной карамели. НаПрасковью он больше не смотрел, но ее взгляд ощущал непрерывно. Он был подобенструям воздуха, то обжигающим, то ледяным.

– А теперь откровенно! Чего вам надо? – оборвалболтовню Ромасюсика Меф.

Это было странно: обращаться будто к Ромасюсику иодновременно понимать, что разговариваешь не с ним. В конце концов он был всеголишь болтливой кучей шоколада и никаких решений не принимал. За его суетливой,размахивающей руками непоседливой сущностью угадывалась стальная воляПрасковьи.

Наследница мрака подняла руку и резко отбросила со лбаволосы. Тонкие запястья Прасковьи, как у цыганки, были унизаны браслетами.Браслеты были сплошного литья, без видимых рун, однако Даф угадывала исходящуюот них темную силу.

– Лигулу нужен Спуриус. Он хочет, чтобы я прикончилаСпуриуса после того, как Спуриус прикончит тебя и светлую. Еще он хочет, чтобыя доставила ему пергамент и эйдос Улиты. Они принадлежат мраку, –прохрипел Ромасюсик.

Его сдавленный голос имел мало общего с обычным бойкимжурчанием.

– Зачем эйдос-то? Что, мрак совсем обеднел? –спросил Меф.

Это был первый случай, когда он и Прасковья говорилинапрямую. Меф ощущал ее упругую, неспешную, но чудовищную силу. Прасковья быласплошным сгустком мрака. Куда более цельным, чем воспитавший ее Лигул. Тот былскорее подл, чем темен.

– Дело принципа. Кто легко и без боя отдаст один эйдос– отдаст и остальные, – сказал Ромасюсик и замолчал, точно сам себеудивился. Он встрепенулся и передернул перышками как попугайчик, случайнообливший себя из поилки.

– Я не отдам тебе ни эйдос, ни завещание Кводнона! Еслионо нужно Лигулу – пусть за него сражается! Или ты сражайся! – заявил Меф,решив, что ходить вокруг да около не имеет смысла. Прасковья все равно егораскусит.

Когда в его руке полыхнул меч, Ромасюсик поджался и пискнул.Прасковья же взглянула на меч с явной насмешкой. Без малейшего страха онаотвела клинок голой рукой. Меф с удивлением обнаружил, что его меч присмирел.

«Я для нее неудачник, отказавшийся от трона.Неуравновешенный молодой человек с острой железкой!» – подумал Меф.

Прасковья звякнула браслетами.

– Сражатьсяя не буду. Я заберу эйдос и пергамент после.А пока посмотрю, кто из двух лишенных дарха возьмет верх. Просто излюбопытства, – вновь произнес Ромасюсик чужим сдавленным голосом.