— Ты думаешь, это тот же человек, который нарисовал мою измену тогда?

Сказочный, еще даже непонятно существующий ли непонятно кто, с большими деньгами и какой-то нездоровой антипатией к нашему с Яром союзу.

— Я думаю, что я этому человеку очень не нравлюсь. И теперь прикидываю — почему вдруг настолько, что никаких денег не жалко, чтобы мне нагадить, — отрывисто роняет Яр.

— С чего вдруг такие выводы?

— А ты сама прикинь, — Яр раздраженно дергает подбородком, — я живу один. Вознесенский уже примерно пробил нам адрес источника звонка, но я не удивлюсь, если уточнение покажет, что звонили очень близко к моему дому. Понятно, что у любой системы мобильной связи не очень точно работает определение местоположения, но… Знаешь, если бы не Артемис, который обеспечивает мне формальное алиби — я мог и посыпаться. Кто его знает, что там на экспертизе записи бы нашли — там тоже много фоновых помех. Нет, я отбился бы, конечно, но…

— Спустя время?

— И потеряв последние шансы с тобой, — это Яр выделяет как-то совершенно по-особенному. Будто это ему и вправду важно.

Шансы. Пф. Можно подумать, они у него сейчас есть?

Увы, я не могу себе позволить такой роскоши как доверие — и в адрес Ярослава Ветрова.

Не хочу ломаться снова.

— Понятия не имею кто это, но когда я найду его — ему точно понадобится хороший стоматолог, — этими словами можно было приговор подписать, — и ты теперь точно не отвертишься от переезда, Вик. Мне нужно знать, что вы с Машкой в безопасности. А не в этой вашей дыре…

Я тихонько вздыхаю. Переезд…

Это даже звучит страшно. А произойдет он сегодня. Почти что прямо сейчас! В бывшую квартиру Ветрова, отписанную мне!

Даже не представляю, как на эту идею отреагирует моя мама...

31. Будем откровенны до конца

Мама оказывается не в восторге — и это слабо сказано.

— Вика, ты с ума сошла? — почему-то шепотом интересуется она, когда я зависаю на кухне, методично упаковывая чашки в коробку. Оно понятно, что Ветров нам там все оставил, но у Маруськи есть своя любимая тарелка для завтраков, мини-коллекция чашек с единорожками и еще куча всего по мелочи, что мелкая совершенно не захочет из своей жизни безвозвратно терять.

— Какой переезд? И почему к нему? После того, что он тебе сделал?

Ветров, кстати, при нашем с мамой разговоре отсутствует. Сегодня я без оглядки разрешила ему забрать Маруську из школы — на деле, я просто не хотела сталкивать его и маму слишком рано. Хотела сначала хотя бы попытаться проявить чудеса дипломатии и если не добиться перемирия от этих двух активно воюющих держав, то хотя бы вооруженного безмолвного нейтралитета.

— Не к нему, — я тихо вздыхаю, жалея, что мир не изобрел никаких таких специальных шлемов, чтобы все транслировать сразу в мозг своего собеседника, не тратя три тысячи слов на бессмысленные объяснения, — он уступил мне права на эту квартиру. Мне и Маруське. В счет алиментов. А сам Яр оттуда съедет.

Мама красноречиво закатывает глаза —  мол, ну все же ясно, зачем все эти широкие жесты.

И я, возможно, бы к ней присоединилась, если бы точно не знала — нет, Ветров этим не пытается меня вернуть.

Бессмысленно — я не покупаюсь.

Ему меня можно взять бесплатно.

Это ужасно: поймать себя на этой паскудной мысли — и тут же затолкать её в самый темный угол, чтоб потом никогда не достать.

Восемь лет прошло — и я снова позволяю ему быть со мной рядом. Восемь лет позади — а мне все так же увлекательно с ним играть.

И если б я могла, я бы продлила одну только сегодняшнюю ночь еще на пару лет, вот только мне как-то нужно уложиться в жалкие две недели.

Я просто не выдержу его больше.

И нет — не потому что он невыносим. Как раз наоборот. В том-то и беда, что выносим.

Я проиграю и сдамся, снова позволив ему занять в моей жизни все свободное место. А этого допускать нельзя...

— Милая, у вас ведь с ним роман, — мамино замечание застает меня врасплох. Я аж роняю из руки чашку, которую только что заворачивала в мятую бумагу. Фух, ну, хоть не разбилось — упало всего лишь на стол.

— Да нет, мам, ну с чего ты взяла? — нервно возражаю я, стараясь не уводить глаз в сторону.

— Ты и вправду пытаешься меня обмануть, или мне это только мерещится, Виктория? — мамин строгий взгляд внезапно оказывается для меня сложнейшим из испытаний. Учительница — она и на пенсии учительница. На пенсии она даже опаснее, чем в молодости. Взгляд, просвечивающий тебя насквозь, со всеми твоими внутренностями, становится воистину страшным оружием.

— Мам… Я не… — даже будучи взрослой тетенькой, даже получив высшее юридическое образование и обзаведясь хорошо прокачанным умением не пускать эмоции наружу, оставляя их в самой глубине моей души, я все равно не научилась беззаботно врать маме. — Как ты поняла? — я сдаюсь и капитулирую маминым укоризненным глазам. Хотя есть подозрение, что сейчас, именно сейчас меня первый раз выдерут за всю мою долгую жизнь. Да-да, ремнем и по тому самому месту.

По крайней мере — я бы этому не удивилась.

Потому что то, что я делаю — оно и вправду свидетельствует только о том, что я совершенно не повзрослела, ничему не учусь и очень хочу снова спустить свою жизнь в унитаз, связавшись с этим мужчиной.

Мама не идет за ремнем.

Мама просто стоит и смотрит на меня, скрестив руки на груди и постукивая пальцем по левому предплечью.

— У тебя глаза… живые, — медленно сообщает мне мама, а потом сама тянется к оставленной на столешнице чашке, — я давно тебя такой не помню.

— Такой — это какой? — вопреки тому, что мне сейчас говорят, я хочу ежисто вздыбить иголки в боевом ирокезе.

— Свободной. Спокойной. Счастливой, — мама поживает плечами, — ты можешь говорить все что угодно, милая, но я видела тебя какой угодно за эти восемь лет, но не такой, как сейчас.. Даже в минуты, когда ты выходила победительницей из сложной ситуации, даже когда ты бегала на свидания с другими мужчинами — и не закатывай глаза, я знаю, что ты бегала, ты все равно не была счастлива до конца. Даже наполовину не была. А сейчас ты выглядишь так, будто все в мире вдруг взяло и встало на свои места.

Мне нечем крыть подобные откровения.

Я просто закусываю губу и молча заклеиваю коробку скотчем. Жду, когда мама продолжит, когда уже настанет время моей порки, а оно все никак не настает.

И не настает…