На что ей понадобилась конюшня?! Надо было идти пешком!Елизавета думала, что хозяйка воротится, ляжет спать, и тогда она сновапопытает удачи, но та, ворча, принялась возиться в сенях, гремела ведрами,топала по крыльцу, и Елизавета вынуждена была лежать на лавке, ощущая такуюзнакомую теплоту зеленого плаща, пока ожидание не сморило ее, и она вдруг,будто в черную яму, провалилась в глубокий сон и не скоро проснулась от громкихголосов совсем рядом.

Рывком села на лавке – и чуть не заплакала, увидав солнечныелучи, с трудом проникающие в подслеповатое оконце.

Проспала. Все потеряно!

Еле сдерживая слезы, она угрюмо огляделась.

Хозяйка в углу лаялась с какой-то толстой, простоволосоюбабою; хозяин за столом вяло хлебал что-то из большой обливной миски.Бревноголовый сидел на лавке, а перед ним топтался хлипкий мужичонка, тиская вкулаке шапку и бормоча:

– Ну какая тут наша вина? Мы ни при чем! Сгорела банька, –ну, наше добро, дак мы разве в обиде? Сгорела, и черт с ней!

– Это как это – черт с ней?! – завопила толстуха,подскакивая к нему. – Это с тобой черт! Чтоб тебя немытик забрал, постылого!Баня-то новехонькая была, только что срубленная!

– Только что! – хрюкнул за столом хозяин, едва неподавившись своим хлебовом. – Годов двадцать тому, кабы не больше!

– Они, видать, угорели в баньке-то, – бормотал мужичок,истово прижимая к груди шапку. – Угорели – а огонь занялся!

Бревноголовый, набычась, глухо захрипел – и вдруг яростновскочил.

– Ну, паскудник! Говорено ведь ему было – погоди! Нет, и дняне мог потерпеть! Да так ему и надо, безмозглому! – И зло махнул на мужика сбабою: – Пошли вон!

Небрежно швырнул какие-то монеты:

– Нате, возьмите себе, хошь баню, хошь – домовину [47]сладьте, только уйдите с моих глаз!

Мужик соскреб медяки с полу и в толчки погнал бабу к выходу,а она все норовила обернуться, с ненавистью выкрикивая:

– То ж гроши! На них и домовины не справишь! Ах, скупердяй,чтоб тебя похоронили на росстанях!..

Наконец муж вытолкал ее прочь и выскочил следом какужаленный.

И тут Елизавета сообразила, что они все думают, будтоТаракан сам учинил пожар в бане – да и сгорел. Ее никто ни в чем неподозревает! Никто не обратил внимания на ее чистые волосы, освеженное платье!Хитрость удалась! И надежда зародилась в ее груди: если удалось обманутьпохитителей один раз, то удастся и другой, а может, придет время, когда повезети от присмотра уйти!..

Бревноголовый, обшарив избу налитыми кровью глазами,остановил взор на Елизавете и сказал, с трудом отпыхиваясь:

– Ну, коли так, царство ему небесное, дураку. А ты чегосидишь? Собирайся, поехали!

И они вновь отправились в путь. Теперь лошадьми правилхозяин постоялого двора, не посмевший противиться приказу Бревноголового, изчего Елизавета заключила, что эти люди чем-то между собой повязаны, и дажеболее того: хозяин подчинен Бревноголовому. То есть ее похищение явно не былослучайным. Но кому она так уж понадобилась, чтобы тащить ее через всю губернию,не жалея лошадей? Этот вопрос измучил ее так же, как исчезновение Алексея... ноесли о последнем она могла хоть до одури размышлять – и все без толку, то ответна первый надлежало получить совсем скоро.

Правильно говорила хозяйка: пути осталось недолго. Но был онтруден! Дорога шла через густое чернолесье, и был тот лес неотвязчив ни днем,ни ночью. Нерасчищенную, мало приспособленную для каретных колес дорогуокружали раскидистые деревья, которые так и норовили хлестнуть и людей, иповозку. То и дело карета наезжала на пни, а с трудом сползши с них,наворачивалась на трухлявую колоду. Ветровалы сменялись буреломами, номучительная езда продолжалась.

Судя по всему, Бревноголовый боялся куда-то опоздать,поэтому не остановились и на ночь, хотя теперь карета вообще еле тащилась.Кончилось тем, что Елизавете опять связали руки и ноги, Бревноголовый взялвожжи, а хозяин постоялого двора, держа факел из смолистых сосновых веток,пошел вперед, освещая дорогу. И вот, едва рассвело, Елизавета услышаларадостный голос Бревноголового:

– Ну, добрались, слава те, господи!

* * *

Почему-то упоминание имени господа этим безжалостнымразбойником до того разозлило Елизавету, что у нее слезы брызнули из глаз. Онабыла разбита тряскою, болью в связанном теле, а тут и вовсе обессилела, так чтоее конвоиры принуждены были чуть ли не на руках ее нести.

Куда?..

Сердце заколотилось где-то в горле, когда увидела высоченныйзабор из заостренных кверху бревен, плотно приставленных одно к другому:некоторые были черные, прогнившие, некоторые новые, белые, еще не источенныедождями, так что ограда эта напоминала ощеренную пасть какого-то великана согромными зубами. В них было что-то настолько страшное, что Елизаветепочудилось, будто она и впрямь попала в те места на чертовых куличках, где инебо заколочено досками.

Две будки для часовых высились по обеим сторонам скрипучих,громадных, тяжелых ворот, и трудно было представить, что их створки вообщемогут отворяться. Но все же они открылись – тяжело, медленно, и Елизавета,поддерживаемая своим похитителем, сделала первые шаги в месте своего заточения.

А это, без сомнения, была тюрьма... И красивое двухэтажноездание с затейливой резьбой, высокими башенками, нарядными крылечками ибалкончиками было тюрьмой, потому что почти все стрельчатые окна былизарешечены (Елизавета мельком заметила женское лицо, с любопытством прилипшее кстеклу). И приземистые строения без окон, с заложенными дверьми, были тюрьмой.Да и наполовину остриженные головы шатающихся по двору людей выдавали в нихкаторжных, а вид был такой, что хоть бейся об заклад, на ком больше заплат.Удивляло только, почему они вольно слоняются по этому просторному двору, –впрочем, кое-где стояли вооруженные солдаты, так что свобода была, конечно,мнимая.

Елизавета с ужасом озиралась по сторонам, пока Бревноголовыйвел ее к высокому крыльцу красивого дома, где стоял плотный человек с лицомочень странным: лоб, нос, щеки у него были приплюснуты, словно вбиты ударомкулака, а подбородок и толстые губы выпячивались вперед. На большой головесидел нечесаный рыжий парик, а на плечи был накинут засаленный шлафрок.

– Эта? – коротко спросил он, буравя Елизавету маленькимикарими глазками, и ее похититель хрипло, взволнованно ответил:

– Эта, эта, господин.