– Знаешь, наверное, это и правда ее птичка.

Мама говорила, что хорошее всегда возвращается. Я вспомнила эти слова только в тот момент, глядя, как рубашка Перл раздувается пузырем. Каждая поверхность на корабле кажется хрупкой: под воздействием ветра древесина иссохла и стала пористой, паруса над нашими головами выгорели и сделались мягкими, точно простыни на бельевой веревке. Даже мы трое в тот момент казались невообразимо хрупкими: стоим на палубе корабля, вокруг на много миль простирается холодный океан, а наши три сердца с упорством бьются, будто птичьи крылья.

Пока мы ужинали, стемнело. Тени удлинились. Чем сильнее сгущались сумерки, тем отчетливее проступали на стекле наши отражения. Марджан повесила на крючок лампу и зажгла свечи на столе. Я и не подумала о том, что чем дальше будем забираться на север, тем дольше будут тянуться ночи. И море, и небо начинали чернеть рано, только на горизонте оставалась слабая полоска света. Будто сидишь внутри ракушки, которая вот-вот захлопнется.

Мы с жадностью набросились на бульон из рыбьих костей. Друг с другом почти не разговаривали. Посреди стола стояла пустая хлебная корзина. Каждому раздали по кусочку размером с мою ладонь. Похоже, дрожжи, которые мы выменяли, скоро закончатся. Мы с Дэниелом отдали свой хлеб Перл. Когда она прижимается ко мне по ночам, чувствую, как выпирают ее ребра. Сил больше нет это выносить.

Вспомнила, как сама отощала, когда кормила Перл грудью. Все-таки мне тогда повезло: несмотря на вереницу голодных дней, молоко не пропало. Зато пропало все мясо на костях. О существовании некоторых из них до этого и не подозревала. На какое-то время мой организм поставил на первое место выживание Перл. Все питательные вещества уходили в грудное молоко. А я мучилась от голода, и все мое тело болело. Но через несколько месяцев расклад сил изменился: молоко начало убывать.

В портах дед обменивал рыбу на козье молоко. Мы наливали его в чашку и кормили Перл из ложки. Теперь она получала достаточное количество пищи и наконец стала набирать вес. Мы с дедом рыбачили днями и ночами. Начали выменивать для Перл другие продукты: фрукты, хлеб на закваске, сыр. Перл преподнесла нам обоим сюрприз: она росла пухленькой, жизнерадостной малышкой. Тогда я некоторое время думала, что зря волновалась: с дедовой помощью я ее отлично воспитаю.

Марджан убирала со стола. Возле Перл росла горка крошек. Прикончив весь хлеб, она собрала крошки в кулак и сунула в рот. Тем вечером команда обсуждала, как вывести из строя охранников в колонии. Я показала карту и предложила бросить якорь с южной стороны: там легче всего подняться на горный склон, а оттуда спуститься в долину. Я вызвалась идти первой: исполню роль приманки. Охранники меня схватят, а пока я сопротивляюсь и тем самым отвлекаю их, Абран, Дэниел и Уэйн набросятся на охранников и всех прикончат. Томас, Марджан и Перл останутся на «Седне». Расправившись с Потерянными монахами, подадим сигнал флагом. Трудно сказать, каково будет положение дел в колонии, когда мы приплывем. Но я надеялась, что выжившие будут рады избавиться от надсмотрщиков. Только бы местные жители стали нашими союзниками и помогли отбить новые атаки пиратов. Ведь Потерянные монахи, несомненно, вернутся за причитающейся им данью.

После ужина Уэйн преподнес нам всем сюрприз: достал гитару, сыграл несколько баллад и моряцких песен. Не особо люблю Уэйна, но в тот момент почувствовала к нему расположение. Он ведь старался всех развеселить.

Поверх плеча Уэйна заметила Абрана. Он стоял, прислонившись к стене возле камбуза, и мрачно курил трубку.

Уэйн заиграл быструю джигу. Перл вскочила со стула и стала дергать Дэниела за руку, вытягивая его танцевать. Наконец он уступил. Встал около стола, рядом с музыкантом. Уэйн быстро притоптывал в такт мелодии. Джесса хлопала в ладоши. Дэниел стоял на месте, а Перл взяла его за руку и закрутилась вокруг него. Ни дать ни взять планета, вращающаяся вокруг Солнца. Дэниел медленно поворачивался вокруг своей оси и держал руку Перл, а та все кружилась и кружилась. А Дэниел глядел на Перл с восхищением и нежностью.

Я сидела и разговаривала с Томасом. У него быстрый, математический ум. До этого встречала такой только у людей постарше. Они наблюдают этот мир так, будто накапливают о нем данные, а потом на их основе формулируют вопросы. А Перл воспринимает мир так, будто прислушивается к далекому, едва различимому звуку. Словно у нее есть третья рука, которой она может дотронуться до невидимого.

Томас рассказал, что перед Шестилетним потопом был экологом и работал на правительство.

– Изучал изменения уровня солености в океане, – печально рассказывал Томас. Сразу было видно, что он гордился своей работой и теперь скучает по ней. – Когда защитил докторскую диссертацию, папа лопался от гордости. Начинал я с философии, но потом захотелось чего-то более конкретного, более практичного. Папа работал сварщиком. Еще школьником я помогал ему в мастерской. Прошли годы, правительство развалилось, я мигрировал в Колорадо и снова занялся папиным ремеслом, а не своим делом. Люди нуждались в лодках и новых зданиях высоко в горах. Мастера, работавшие по металлу, ценились высоко. Вот я и стал одним из них.

– Значит, ты изучал океан? – спросила я. – Как ты думаешь, эти потопы… может быть, они – начало…

– Начало конца? – догадался Томас.

Я кивнула.

Томас прищурился, будто вглядывался во что-то далекое.

– Как знать? Но… Сказать, что меня больше всего удивило? Уровень солености изменился не так сильно, как следовало ожидать. В разных океанах он периодически колебался, но в среднем оставался постоянным. Отчасти это явление можно объяснить изменениями в осадочных породах на океанском дне, вызванными возросшей частотой землетрясений. Свою роль сыграл и увеличившийся уровень содержания углекислоты. Но одних этих причин мало. Так и не разгадал, в чем дело. Источник выявить не удалось. Поэтому возможно, что объяснение кроется в гипотезе Геи[9].

– В какой гипотезе?

– Больше двухсот лет назад зародилась теория, ее называют гипотезой Геи. Если в общих чертах, то вся живая материя Земли – это единый организм, работающий на то, чтобы поддерживать новую жизнь, создавать для нее благоприятные условия. Материя саморегулируется и борется с хаосом. Нет борьбы – нет жизни.

– И ты веришь в эту теорию? – спросила я.

– Если она соответствует действительности, у меня возникает много вопросов, – пожал плечами Томас. – Неужели все живые существа работают на поддержание жизни, а человек – единственный, кто наделен тягой к саморазрушению? Если предназначение живого – борьба с хаосом, означает ли это, что насилие и смута – наши вечные спутники, неотступные тени? Ведь одно не существует без другого. Агрессия – естественная реакция на враждебную среду. Выходит, агрессия – первооснова жизненной силы?