Он вздохнул. Потом быстро спросил:

– Вы слышали об этом деле с американцами?

– О, конечно, – сказала я с улыбкой.

– Что поделаешь – глупые люди! Дикари! Пуритане! Как развратила их Республика! Нет, я решительно предпочитаю иметь дело с европейцами. Они, по крайней мере, понятливее.

Я едва сдерживала смех.

– Меня тоже все это весьма забавляет, – сказал Талейран. – Но в последнее время как-то уж слишком много стало поводов для смеха. Этот Бонапарт… Вы себе представить не можете, до чего он меня измучил!

– Он зовет вас в Турцию? Хочет, чтобы вы помогали ему завоевывать Египет в Константинополе?

– Да.

– Но ведь вы обещали ему это.

Талейран покачал головой.

– Ах, Сюзанна, я ведь обещал только то, что он хотел от меня слышать. Не настолько же он наивен, чтобы предполагать, что я действительно отправлюсь с дипломатической миссией на край света. Вы слышали что-нибудь о турках, милая моя? Они под сердитую руку сажают посланников в Семибашенный замок и держат их там годами. Я не считаю себя человеком неискусным и неловким, но моей ловкости явно не хватит на то, чтобы убедить султана в том, что Бонапарт, отбирая у него Египет, хочет ему добра.

– И как же вы оправдываетесь перед генералом?

– Я пишу ему, что слишком долгое время был вдали от Отечества и не хотел бы покинуть его вновь. Впрочем, Бонапарт сейчас лишен возможности успешно возражать мне.

– Да, он слишком далеко…

Переменившись в лице, я серьезно спросила:

– Что это за слухи о мадам Грант, Морис? Это правда?

– Да.

– О, я так вам сочувствую. Надеюсь, будет какая-нибудь возможность помочь ей.

– Я уже попытался сделать это.

– Как?

– Я обратился с открытым письмом к Директории. Я написал, что мадам Грант глупа до крайней степени вероятия и не в состоянии ничего понимать, а тем более участвовать в заговоре. Полагаю, они освободят ее.

Усмехнувшись, он добавил:

– Я написал им, что люблю ее. Я написал это, хотя и знал, как это их позабавит. Я, конечно же, понимаю, что то, что они совершили с Келли, – это лишь для того, чтобы досадить мне.

Злость и досада прозвучали в этих словах. Я знала, что Талейран не в лучших отношениях с директорами, но сейчас поняла, что между ними, пожалуй, существует ненависть. Похоже, они больно ранили Талейрана, когда арестовали Келли Грант. Несмотря на ее пресловутую глупость, он был привязан к ней. Он даже щадил ее и скрывал свои похождения. Кроме того, еще в мае, собираясь уезжать, я слышала, что Келли беременна. Ей, наверное, скоро рожать, а ее посадили в тюрьму.

Мягко коснувшись рукой локтя Талейрана, я проговорила:

– Я очень надеюсь, Морис, что все обойдется и что мадам Грант не причинят там особых неприятностей. Но, Боже мой, как мне жаль, что все это доставило вам столько беспокойств. И то, что вы написали директорам, делает вам честь. Я знаю, как вы привязаны к Келли. Она такая наивная и простодушная.

– Вы, пожалуй, первая, кто не говорит о ее самом главном качестве.

– Я никогда не смеюсь над этим, Морис. Тем более в такие минуты.

Некоторое время прошло в молчании. Талейран, казалось, приходил в себя, пытался вернуть тот обычный облик невозмутимого и важного господина, какой имел только что. Потом его взгляд упал на Веронику и Изабеллу, которые, забыв обо всем, строили башни из песка.

– Кто эти очаровательные дамы?

– Мои дочери, – сказала я с нескрываемым удовольствием.

– Сколько им?

– Четыре года.

– Прелестные дети… Как я полагаю, незаконнорожденные?

– Это что, упрек?

– Нет. Кого я могу упрекать в этом, если сам грешен?

Улыбаясь, я сообщила ему, что близняшки, хотя и были незаконнорожденными, теперь удочерены Александром. Талейран задумчиво разглядывал малышек. Услышав имя Александра, он спросил:

– Ну, а как же ваши семейные дела? Все наладилось?

– Если бы… Мой муж готов в любую минуту уничтожить то, чего я добивалась целых шесть месяцев.

Талейран убежденно произнес:

– Вы вышли замуж за безумца, это я сразу понял. К сожалению, очень часто женщины любят именно тех, кто ими меньше всего дорожит. Вероятно, в этом есть смысл. Всегда дороже ценишь то, что трудно дается.

Быстро и пытливо взглянув на меня, он спросил:

– Надеюсь, иного рода неприятностей не было?

Румянец разлился у меня по щекам под влиянием этого взгляда. Привыкнув быть искренней с Талейраном, я чуть не рассказала ему обо всем. К счастью, доводы разума оказались сильнее. Помедлив мгновение, я сказала, что все обошлось.

– Я так и думал, – сказал он с улыбкой. – Иначе бы вас не отпустили снова в Париж. Что ж, если когда-нибудь вам понадобится моя помощь – безразлично, какого рода…

Эти слова прозвучали так двусмысленно, что я не сдержала смеха. Нет, я и сейчас не раскаивалась в том, что совершила. Общаться с Талейраном мне было очень приятно. Улыбаясь вместе со мной, он закончил:

– …знайте, что я всегда к вашим услугам.

– Ах, Морис, я каждый день молюсь о том, чтобы мне не ' довелось вас больше беспокоить.

Моя рука оказалась в его ладони. Он поднес ее к губам, поцеловал мои пальцы.

– Милая моя, вы замечательная женщина. Я просто отдыхаю, разговаривая с вами.

– Вы мне льстите. Мне ли не знать, сколько у вас приятельниц. Вы разве забыли мадам де Сталь?

– Мадам де Сталь! – повторил он насмешливо. – Да ведь это приятель, а не приятельница.

– Как это «приятель»?

– Именно так. Она должна была родиться не в юбке, а в панталонах. Но в остальном она – настоящий мужчина. А я, друг мой, так грешен, что более всего ценю в женщине именно женщину.

Отпуская мою руку, он сказал:

– Когда я с вами, я часто забываю свое основное правило.

– Какое?

– То, что язык человеку дан для того, чтобы скрывать свои мысли. Вы умеете слушать.

– Вот это действительно ценный комплимент! – сказала я смеясь. – В устах Мориса де Талейрана это – высшая похвала.

– Вы правы.

Он еще раз поглядел на близняшек и вдруг спросил:

– Вы не обидитесь, если я еще раз изменю своему правилу?

– Вы хотите сказать что-то нескромное?

– Весьма нескромное. Ужасающе нескромное. Я хочу сказать, что лучше вам держать этих маленьких барышень подальше от глаз Клавьера.

– Почему?