Уже дойдя до двери, я вернулась, опустилась на колени рядом со стулом Александра, взяла его за руку.

– Неужели вы не понимаете? – вырвалось у меня. – Ради кого вы рискуете жизнью? Ради кого забываете обо мне и сыне? Ради трусливых принцев? Да ведь ни один из них не набрался смелости лично явиться в Бретань и возглавить сопротивление. Они просто используют вас, вашу преданность, ваше благородство…

Он спокойно посмотрел на меня, и в его глазах уже не было того раздражения, что прежде.

– Я дал присягу, Сюзанна, – сказал он вполголоса. – И вы знаете, что два раза я не присягаю.

– Но те, кому вы присягали, возможно, вовсе не стоят вашей присяги!

– Это смело сказано, Сюзанна. Разговаривая с мужчиной, я бы даже сказал: так смело, что граничит с изменой.

Я была не в силах возражать, сдерживая слезы. В этот миг Гариб залил рану герцога йодом. Александр скрипнул зубами, превозмогая боль, а через минуту заговорил снова:

– Я часто думал об этом, Сюзанна. Возможно, вы и правы. Но я исхожу из других соображений.

– Каких? – спросила я сдавленным голосом.

– Должно быть, за полторы тысячи лет короли и принцы бывали разные: мудрые и глупые, смелые и трусливые. Но ни один из дю Шатлэ не изменил ни одному королю, каким бы скверным этот король ни был. Иные дю Шатлэ предпочитали умереть на эшафоте, но не изменить. Почему же вы думаете, что я впишу в тысячелетнюю историю рода дю Шатлэ новые страницы? Нет уж, если это когда-нибудь и случится, то начнется не с меня.

– Боже мой, но ведь это все слова… Взгляните на вещи реально! – воскликнула я, чувствуя, что во мне снова закипает возмущение.– Вас либо арестуют, либо убьют! Последнее наиболее вероятно! Неужели вы думаете, что республиканцы будут терпеть вас вечно?

– Если господа республиканцы считают мое существование на этом свете неуместным, я намерен сколь возможно долго докучать им этой неуместностью, а любая их попытка положить этому конец дорого им обойдется.

Ну, можно ли было разговаривать с человеком, преисполненным столь непомерной гордыни и безрассудства? Я покачала головой, понимая, что разговор опять не удался, хотя и был более мирным, чем предыдущий. Гариб тем временем закончил свою работу и скромно отошел в сторону. Александр пошевелил раненой рукой, потом взглянул на меня и, видимо, заметил в моих глазах слезы.

– Не плачьте, – сказал он неожиданно мягко. – Меньше всего на свете я хотел бы заставлять вас плакать. Поверьте, вовсе не моя вина в том, что я делаю. Я лишь подчиняюсь тому, что довлеет над любым человеком чести.

Я молчала, слишком хорошо зная, какой несчастной делает меня эта самая честь. Александр погладил меня по волосам. И сказал с легкой задумчивой печалью в голосе:

– Поезжайте в Париж. Вероятно, нам нужно некоторое время побыть в разных местах. Надо, чтобы все утряслось. Мы оба сейчас слишком раздражены. То, что я был вынужден недавно совершить, мне не слишком нравится. Я должен еще привыкнуть к мысли, что, следуя долгу, совершил ограбление. Я буду плохим утешителем в эти дни. Вы будете более счастливы, если уедете на это время в Париж.

Он поднес мою руку к губам, поцеловал и сразу же отпустил. Я поднялась и направилась к двери. Мне тоже было ясно, что на некоторое время нам нужно расстаться.

Я уже почти вышла, как Александр обернулся и знаком остановил меня.

– Еще одно, дорогая.

– Что?

– Простите меня за ту сцену в беседке. Единственное оправдание, если только моя выходка вообще заслуживает оправдания, заключается в том, что я был пьян. В этом причина моей грубости. Я вовсе не думал того, что говорил. Я очень вас люблю, вы же знаете.

Я вышла, ничего не ответив. Но, честно говоря, от этих слов мне стало намного легче на душе.

Мы не прощались перед моим отъездом. Мы вообще не виделись, свято исполняя договоренность отдохнуть друг от друга. Вечером следующего дня к крыльцу была подана дорожная карета. Вещи уже были собраны. Держа за руки близняшек, я вышла из дома, села в карету, и Люк захлопнул дверцу. Лошади тронулись с места, и голубые ели медленно поплыли за окошком.

Я взяла с собой дочерей, чтобы не скучать в дороге. Аврора от второй поездки в Париж отказалась, Филипп был еще слишком мал для такого путешествия. А четырехлетние близняшки были как раз кстати. Они и сами были чрезвычайно рады тому, что отправляются в путь. Они еще ни разу не бывали в городе, да еще таком большом, как Париж. Я много рассказывала им о нем; они слушали, открыв рты, как слушают сказку.

Совершенно неожиданно изъявила желание ехать со мной и Маргарита, еще не совсем оправившаяся от болезни. Я отговаривала ее, но она не слушала моих возражений и твердо уверяла, что ей стало значительно лучше. Я сдалась. Мне было ясно, почему она так стремится сопровождать меня. Она просто не хотела, чтобы повторилось то, что случилось во время моей предыдущей поездки в столицу. Она не знала, с кем я там имела дело, но хорошо понимала, что сбил меня с пути истинного именно Париж.

Я уезжала, очень надеясь, что за время моего отсутствия ничего дурного не произойдет, и я, вернувшись, увижу мужа целым и невредимым. Впрочем, я не намеревалась отсутствовать больше трех недель.

П Р А З Д Н И К В Г Р А Н – Ш Э Н

1

Выставка, организованная осенью 1798 года на Марсовом поле в Париже, явилась событием очень новым и необычным в экономической жизни Франции. Четыре года, минувшие со времени прекращения робеспьеровского террора, для фермеров и землевладельцев были в целом удачными: по крайней мере, их никто не грабил, не казнил и не реквизировал у них зерно. Кроме того, и погода все эти четыре года была благоприятная. Богатые урожаи, собиравшиеся каждое лето, сбили цены на пшеницу, рожь, ячмень и усилили конкуренцию. Поэтому каждому хотелось заполучить место на выставке и показать себя в самом лучшем свете.

Сразу после своего открытия выставка стала популярнейшим местом для встреч. Сюда съезжался весь новый буржуазный свет, здесь можно было видеть и министров, и директоров, и банкиров. Дамы приезжали просто для того, чтобы похвастать новыми нарядами или красотой. Здесь было множество лавок, торговцев, маленьких кафе. В часы пик из фонтанов лилось шампанское. Но мало-помалу интерес к машинам, пшенице и хлопку стал угасать; многим начало казаться, что все-таки удобнее собираться в гостиных, а после того, как погода испортилась и наступила дождливая пора, выставка и вовсе потеряла популярность и даже сошла с первых страниц газет.

Помимо этого, становилось ясно, что она не принесет той пользы, на которую рассчитывали ее устроители. Что толку было хвастать достижениями хозяйства, если внешняя торговля была полностью парализована и масса французских продуктов не находила рынков сбыта? Война и блокада сильно затрудняли внешние торговые сношения. Торговый флот дальнего плавания сократился до одной десятой своей численности 1789 года. Связи с колониями были порваны, а многие колонии так и вовсе потеряны. Новые заморские культуры – картофель, иные корнеплоды – которые могли бы стать перспективными, внедрялись медленно.