Против воли какое-то доброе чувство шевельнулось в душе – датут же и погасло, подавленное вспышкой гнева. Разве можно верить признаниямФабьена?! Французы всегда ввязываются в любовные интрижки – вот и победилнациональный характер, заставил придать откровенной, расчетливой охоте видимостьстрасти нежной. И скорее всего тогда у Фабьена возобладала не жалость, незабота об Ангелине, а трезвое опасение: смерть своей внучки Измайловы безотмщения не оставят. Или графине де Лоран нужна была живой дочь Марии Корф,чтобы сделать ее своим послушным орудием? Ведь превратила же она в тряпкусобственного сына! Даже об отечестве своем он говорил безо всякого чувства,обвинял свою мать во всеуслышание в каких-то непонятных непотребствах (Ангелинався передернулась, вспомнив, как Фабьен и мадам Жизель вчера беззастенчивооскорбляли друг друга), а потом пальцем не пошевельнул, чтобы отбить ту, в когобыл якобы влюблен, у позорившего ее Моршана. Желание всем понравиться былосмыслом его жизни и помогало ему жить приятно, беззаботно. Он хотел нравитьсяматери, хотел нравиться Ангелине… но не смог постоять ни за ту, ни за другую –просто подчинился силе – и бросил Ангелину на произвол судьбы.

И тут Ангелина обнаружила, что березовый ствол, к которомуона прислонилась, как-то странно дрожит – даже чешуйки бересты на нее сыплются,потребовалось некоторое время, чтобы понять: дерево трясется потому, что емупередается дрожь Ангелины. Но то была не дрожь страха, а беззвучный,безудержный хохот!

Все тело, все существо ее сотрясалось от смеха, ибо толькосейчас Ангелине оказалась понятна ее собственная глупость; и даже не в том этаглупость состояла, что она слепо доверяла людям, злоумышлявшим против нее самойи ее семьи, а в том, что заведомо ощущала себя беспомощной, лишенной против нихвсякого оружия.

Но ведь это не так! Не только на свою голову навлечет бедыАнгелина, если развяжет язык и проболтается о «трех бабах». Пусть даже мадамЖизель пустит в ход выдуманные слухи и грязные сплетни об Ангелине! Да увсякого-любого, их услышавшего, сразу же возникнет вопрос: что же это закомната со стеклянной стеной в доме почтенной, богобоязненной француженки? Ичто за люди те зрители, кои наблюдали сцену позорную, никак в нее невмешиваясь?

Конечно, только такая глупая курица, как Ангелина (она сдосады даже постучала себя кулаком по лбу), могла принять на веру угрозу мадамЖизель и не подумать, что каждое злодейство француженки рикошетом воротится кней же!

Ангелина расправила плечи и, зажмурясь, подставила лицотеплому ночному ветерку. Тихо было вокруг, блаженно тихо. Воистину – тишинацарствовала над миром. Взошла луна. Ясный свет разливался по зелени листьев,воздух напоен был свежими ароматами близкой осени. Ночь дышала шелестом трав илистьев. Это просто чудо… просто чудо, что сотворило с Ангелиною появлениеНикиты, уверенность в его любви! Неизъяснимые силы пробудились в ней, жизньобновилась, засияла многоцветно, и все теперь казалось не страшно, все поплечу, все возможно! Конечно, она пойдет домой, к ней придет Никита; они вновьпредадутся любви – уже не таясь друг перед другом, не стыдясь того огня,который возжигают друг в друге. И может быть, потом Никита попросит ее руки…

Ангелина встряхнулась. Мечты и прежде, случалось, заводилиее слишком далеко. Ну судьба рассудит, суждено ли им стать явью. А покаосталось исполнить последний долг этого вечера: зайти в мастерские, где ужестихла суматоха, и все рассказать Меркурию и Дружинину.

Она не знала и не могла знать, конечно, что, воротись сейчасдомой, вся жизнь ее – и не только ее, но и Никиты, и Меркурия, еще десятков,даже сотен людей! – сложилась бы совсем иначе. Но никому не дано предвидетьсудьбу свою, а к счастью, к несчастью ли – одному богу известно.

В мастерские Дружинина пускали по паролю, но Ангелина его незнала. Поэтому она просто пошла вдоль забора, осторожно ведя по нему ладонью,рискуя занозить руку, но твердо зная: нет на Руси такого забора, в котором неотыскалась бы сломанная доска!

Идти, однако, пришлось долго. Ночь шептала, вздыхала,шуршала… Ангелина не раз и не два вздрагивала от причудившихся совсем близкошагов, но стоило остановиться ей – стихали и шаги: это, верно, было всего лишьэхо ее собственных. Мерещилось ей и чье-то запаленное, тяжелое дыхание, нооглядывалась – ни души! Она изрядно удалилась от ворот и уже подумала, что этотзабор – исключение из российских правил, как вдруг ладонь ее нащупала изряднующель. Ангелина с облегчением перевела дух, убедившись, что щель пусть невелика,но ей как раз по стати. Хороша б она была, застрянь меж досок! Не покличешьведь на помощь Меркурия! А кстати, не мешало бы подумать, прежде чем лезть зазабор: как она сыщет своего знакомца? Она осторожно сунула голову в щель,озираясь, – да и ахнула так, что сердце чуть не выскочило из груди, а из глазискры посыпались: кто-то пребольно вцепился ей в волосы. Ангелина взвыла вголос; руки, немилосердно схватившие ее, чуть ослабили хватку, раздалсяизумленный вскрик:

– Девка! Ей-пра, девка! – А потом те же руки подтащили ее кфонарю, привешенному на шест, и Ангелина, с трудом разлепив склеенные слезамиглаза, увидела совсем близко крупную, конопатую физиономию, имевшую выражениесамое ошарашенное. Впрочем, службу свою обладатель сей физиономии все же знал:не выпуская Ангелининой косы, свистнул в два пальца, и в то же мгновениеневдалеке раздался топот бегущих ног, и тьма выпустила в световое пятно двебегущие фигуры, в которых Ангелина с восторгом узнала капитана Дружинина иМеркурия. Но если первый при виде Ангелины и вцепившегося ей в косы солдатазамер как соляной столб, то второй действовал решительнее: вмиг Ангелина былавырвана из немилостивых лап, а стражник повис над землей, воздетый Меркурием зашкирку. Разъяренный бывший инок уже готовился двинуть со всего плеча взажмуренную физиономию перепуганного сторожа, но тут Дружинин опамятовался исделал что-то такое – Ангелина даже не заметила его движения, – от чегоМеркурий отлетел в одну сторону, а полузадохшийся солдат – в другую.

– Вольно, Ковалев! Я полагал, ты заснешь на посту, а тутгляди что приключилось: мало спалось да много виделось! – проговорил Дружининсдавленным голосом, и не будь Ангелина так перепугана, она поклялась бы, чтосуровый, сухой капитан с трудом сдерживает смех. – Но теперь мы уж тут самикак-нибудь…

Солдат поспешно отступил в темноту, и Дружинин, грознонахмурясь, воззрился на Ангелину. Однако не сдержался и разразился хохотом:

– Простите великодушно, сударыня, но… какими судьбами?