Она оставила меня, чтобы получить деньги с пары, котораясобиралась уходить, а я вернулся к своей еде – к своей первой еде, состоявшейиз песка, клея и кусочков кожи, наполненных солью. Я засмеялся про себя. Надовыпить еще вина – вроде бы ничего не пьешь, но производит впечатление.

Убрав тарелку, она дала мне еще один графин. Я осталсясидеть в мокрых ботинках и носках, замерзший, на неудобной табуретке, напрягаяв темноте зрение и все больше напиваясь; прошел час, и она была готова идтидомой.

На этой стадии я чувствовал себя не лучше, чем вначале. Едваподнявшись с табуретки, я осознал, что с трудом могу идти. Ног я не ощущал, ипришлось даже посмотреть вниз, чтобы убедиться, что они еще при мне.

Симпатичная женщина сочла все это очень забавным. Я бы такне сказал. Она помогла мне пройти по заснеженному тротуару, позвала Моджо, назвавего просто «собакой», но с оттенком большого уважения, и заверила меня, чтоживет «всего в нескольких шагах дальше по улице». Единственным приятныммоментом было то, что холод действительно уже не так меня беспокоил.

Я практически не стоял на ногах. Конечности у меня словносвинцом налились. Даже предметы, залитые блестящим светом, уплывали из фокуса.Болела голова. Я подумал, что наверняка упаду. Страх перед падением перерасталв настоящую панику.

Но мы добрались до ее спасительной двери, и она провела меняпо узкому лестничному пролету, покрытому ковром, – подъем этот до тогоистощил мои силы, что мое сердце заколотилось, а лицо пеленой заливал пот. Япочти ничего не видел! Настоящее безумие. Я услышал, как она вставляет ключ взамочную скважину.

На мой нос набросился новый чудовищный запах. Мрачнаяквартирка оказалась кроличьим садком из штукатурки и фанеры, стены были увешанынеотличимыми друг от друга плакатами. Но от чего исходит этот запах? Вдруг яосознал, что источником его являются жившие у нее кошки, туалетом которымслужил обыкновенный ящик с землей. Я увидел этот ящик, полный кошачьихэкскрементов, на полу маленькой незапертой ванной и подумал: «Все, конец,сейчас я умру». Я стоял и не двигался, сдерживаясь, чтобы меня не вырвало. Вжелудке снова закружилась боль, на этот раз не от голода, и ремень показалсямне невероятно тугим.

Боль обострилась. Я понял, что придется совершить то, чем доменя занимались здесь кошки. Либо сделать это сейчас же, либо опозориться. Исделать это нужно будет в той же самой комнате. Сердце подпрыгнуло и застряло уменя в горле.

– Что с вами? – сказала она. – Тошнит?

– Могу я воспользоваться этой комнатой? – спросил я,указывая на открытую дверь.

– Конечно, – ответила она. – Проходите.

Я появился не раньше чем через десять минут, а то и позже.Несложный процесс удаления отходов вызвал во мне столь сильное отвращение –запах, ощущение и сам вид, что я не мог произнести ни слова. Но теперь всезакончилось. Осталось только опьянение и позорная попытка потянуться к выключателю,потерпевшая полный крах: я хотел нажать на кнопку, но ощутил в своей руке, вэтой большой смуглой руке, лишь пустоту.

Я нашел спальню – очень теплую, заставленную посредственнойсовременной мебелью из дешевого пластика, лишенной какой-либо дизайнерскойиндивидуальности.

Молодая женщина к тому моменту уже полностью разделась исидела на краю кровати. Я попытался рассмотреть ее получше, невзирая наискажения, вызванные стоящей рядом лампой. Но ее лицо представляло собой массупротивных теней, а кожа казалась болезненно-желтой. Вокруг нее витал спертыйзапах постели.

Я смог прийти к единственному заключению: по-идиотскистремясь следовать современной моде, она ужасно худа, сквозь молочную кожувыпирают ребра, грудь с крошечными мягкими розовыми сосками совершенно плоская,а бедер вообще нет. Она была похожа на призрак. Но при этом она сидела иулыбалась, как будто это было в порядке вещей, откинув на спину красивые черныеволосы и прикрыв тонкой ладошкой темный пушок.

Что ж, можно было не сомневаться в том, что за потрясающиечеловеческие ощущения мне предстоит испытать. Но я к ней ничего не чувствовал.Ничего. Я улыбнулся и начал снимать одежду. Первым делом стащил плащ – и сразузамерз. Почему же ей не холодно? Потом я снял свитер и немедленно пришел в ужасот запаха собственного пота. Господи Боже, неужели так было и раньше? А телобыло таким чистым на вид.

Она вроде бы не обратила внимания, за что я был ейблагодарен. Тогда я снял рубашку, ботинки, носки и брюки. Ногам все еще былохолодно. Я стоял голый, совершенно голый. Я не мог понять, нравится мне этохоть сколько-нибудь или нет. Вдруг я увидел свое отражение в зеркале надтуалетным столиком и осознал, что главный орган, разумеется, был совершеннопьян и заснул.

Она опять-таки не удивилась.

– Иди сюда, – сказала она. – Садись.

Я повиновался. Меня всего трясло. Я закашлялся. Кашельначался со спазма, застав меня врасплох. Потом последовала целая серияприступов, с которыми я не мог совладать, причем последний был настолько силен,что ребра мне сдавило кольцо боли.

– Извини, – сказал я.

– Мне нравится твой французский акцент, – прошепталаона, гладя меня по голове, и слегка царапнула ногтями щеку.

Вот это ощущение мне понравилось. Я наклонил голову ипоцеловал ее в шею. Да, это тоже приятно. Далеко не так возбуждающе, каксклониться над жертвой, но приятно. Я попробовал вспомнить, как это было двестилет назад, когда я слыл грозой деревенских девушек. Кажется, у ворот замкапостоянно торчал чей-нибудь отец, проклиная меня, потрясая кулаками и крича, чтоесли у его дочери будет от меня ребенок, то мне придется о нем позаботиться! Вто время это было замечательно весело. А девушки… Что за прелестные былидевушки!

– В чем дело? – спросила она.

– Ни в чем, – ответил я и еще раз поцеловал ее в шею.От ее тела тоже пахло потом. Мне это не понравилось. Но почему? Ни один из этихзапахов не был таким резким, каким я воспринимал бы его в своем другом теле. Нок этому телу они имели непосредственное отношение – вот что противно. Я не имелзащиты от этих запахов; из артефактов они превратились в то, что можетвторгнуться в мое тело и осквернить его. Например, пот с ее шеи перешел на моигубы. Я знал, что это так, я чувствовал его вкус, и мне вдруг захотелосьоказаться от нее как можно дальше.

Но это же безумие. Она – человек, а я – тоже человек. СлаваБогу, в пятницу все закончится. Но какое право я имею благодарить Бога?

Ее соски терлись о мою грудь – горячие, острые, а плотьвокруг них оказалась податливой и мягкой. Я обхватил рукой ее худенькое тело.

– Тебе жарко; я думаю, у тебя температура, –сказала она мне на ухо. Она поцеловала мою шею так же, как я целовал ее.