– Могу я взять кусок хлеба? – спросил я. – Одинкусок хлеба. – Меня изводили запахи пищи, какими бы они ни были дурными. Яне мог вспомнить, какова пища на вкус. Я не мог вспомнить ни текстуру пищи, нипроцесс питания, но надо мной брало верх нечто чисто человеческое. Я отчаяннохотел есть.

– Если ты не уберешься немедленно, я вызову полицию, –сказала она слегка дрогнувшим голосом.

Я попробовал прочесть ее мысли. Ничего. Я искоса осмотрелсяв темноте. Попытался прочесть мысли остальных. Ничего. У этого тела не былотакой силы. О, но этого быть не может! Я еще раз взглянул на нее. Ничего. Нипроблеска мыслей. Никакой инстинктивной догадки, что она за человек.

– Ах так, отлично, – ответил я, одарив ее самой нежнойулыбкой, какую мне удалось выдавить, понятия не имея, что из этого вышло икакое она произведет впечатление, – надеюсь, вы сгорите в аду из-заотсутствия милосердия. Но Бог знает, я другого и не заслужил. – Яповернулся и собрался уходить, когда она взяла меня за рукав.

– Послушайте, – сказала она, слегка дрожа от злости инеловкости, – нельзя же вот так приходить и ожидать, что васнакормят! – К белым щекам прилила кровь. Ее запаха я не почувствовал. Но яуловил своеобразный мускусный аромат, наполовину естественный, наполовинусмешанный с духами. И внезапно заметил два крошечных бугорка у нее под платьем.Вот удивительно! Я опять попытался прочесть ее мысли. Я сказал себе, что этоврожденный дар, я умею им пользоваться. Но ничего не вышло.

– Я же сказал, что отработаю пищу, – ответил я,стараясь не смотреть на ее грудь. – Я сделаю все, что вы скажете.Послушайте, мне очень жаль. Я не хочу, чтобы вы сгорели в аду. Ужасные слова.Дело в том, что мне просто очень не повезло. У меня неприятности. Смотрите, вотмоя собака. Как мне ее накормить?

– Эта собака? – Она посмотрела сквозь стекло на Моджо,который царственно восседал на снегу. – Вы, наверное, шутите. – Какойпронзительный голос. Никакой индивидуальности. Почти все звуки теперь таквоспринимались. Металлическими и тонкими.

– Нет, это моя собака, – произнес я со слабым негодованием. –Я ее очень люблю.

Она засмеялась.

– Да этот пес каждый вечер кормится у нас с черного хода!

– Отлично, превосходно. Хоть один из нас поест. Счастлив этослышать, мадемуазель. Может быть, стоит пойти к черному ходу. Возможно, собакаи мне что-нибудь оставит.

Она издала сухой фальшивый смешок. Она явно разглядываламеня, с интересом изучая мое лицо и одежду. За кого она меня принимала? Я незнал. Черное пальто было не из дешевых, но и не принадлежало к разряду шикарнойодежды. Коричневые волосы мокры от растаявшего снега.

Сама она обладала некой утонченной чувственностью. Оченьузкий нос, изящной формы глаза. Потрясающе красивая фигура.

– Ладно, – сказала она, – садитесь там, застойкой. Я скажу, чтобы вам что-нибудь принесли. Что вы хотите?

– Все, что угодно, мне все равно. Благодарю вас за доброту.

– Хорошо, садитесь. – Она открыла дверь и, быстромахнув рукой, крикнула собаке: – Иди с другой стороны!

Моджо никак не отреагировал – терпеливая гора шерсти. Явышел на улицу, на морозный ветер и велел ему идти к двери кухни. Я указал набоковую дорожку. Он смерил меня долгим взглядом, поднялся, медленно прошел подорожке и исчез.

Я вернулся в помещение, снова обрадовавшись возможности попастьв теплое место, хотя чувствовал, как в ботинках тает снег. Я прошел внутрьресторана, где было темно, не заметил деревянную табуретку и споткнулся о нее,чуть не упал, но в конце концов сел. На деревянной стойке уже лежала полотнянаясиняя салфетка, а на ней – прибор с тяжелым стальным ножом и вилкой. Язадыхался от сырной вони. Присутствовали и другие запахи – жареного лука,чеснока, горелого жира. Мерзость.

Табуретка оказалась в высшей степени неудобной. Жесткийкруглый край деревянного сиденья врезался мне в ноги, и я снова забеспокоилсяиз-за того, что в темноте ничего не видно. Ресторан уходил далеко вглубь,впереди было еще несколько смежных залов. Но где они кончаются, я не видел. Доменя доносились звуки ударяющихся о металл огромных кастрюль – грохот пугалменя, резал слух, я всеми силами старался не замечать его.

Снова появилась молодая женщина и с милой улыбкой поставилапередо мной большой бокал красного вина. От него исходил кислый, тошнотворныйзапах.

Я поблагодарил ее. А потом поднял бокал, набрал полный ротвина, подержал его во рту и проглотил. И сразу же поперхнулся. Непонятно было,что случилось – то ли я неправильно глотал, то ли оно почему-то раздражало моегорло, то ли что-то еще. Но я яростно кашлял, потом схватил тряпичную салфетку,лежавшую рядом с вилкой, и прижал ко рту. Частично вино попало мне в нос. Навкус оно было кислым и слабым. Меня охватило чувство страшного разочарования.

Я закрыл глаза и опустил голову на руку, непроизвольносжимавшую салфетку.

– Вот, попробуйте еще, – сказала она.

Открыв глаза, я увидел, что она снова наполнила бокал избольшого графина.

– Хорошо, – ответил я, – спасибо.

Я хотел пить, ужасно хотел пить. Фактически вкус вина лишьусилил жажду. Но на сей раз просто не стоит глотать его так резко. Я поднялбокал, отхлебнул небольшой глоток и попытался посмаковать его, но смаковатьоказалось практически нечего, и тогда я медленно проглотил жидкость – онапотекла в нужном направлении. Жидкая, очень жидкая, ничего общего с ароматнымсытным глотком крови. Необходимо научиться. Я допил содержимое бокала. Потомналил себе еще бокал из графина и выпил до дна.

Поначалу я чувствовал одно только разочарование. Потом менямало-помалу начало подташнивать. Сейчас принесут еду, подумал я. А, здесь жеесть еда – жестянка, полная, по моему мнению, хлебных палочек.

Я вынул одну из них, тщательно ее обнюхал, убедился, что этохлеб, и с дикой скоростью принялся грызть, пока палочка не исчезла. На вкус онабыла – настоящий песок. Как песок в пустыне Гоби, что попал мне в рот. Песок…

– Как только смертные это едят? – спросил я.

– Не так быстро, – ответила молодая женщина и издалакороткий смешок. – А вы что, не смертный? С какой вы планеты?

– С Венеры, – сказал я, улыбаясь в ответ. – Спланеты любви.

Она неприкрыто разглядывала меня, и к ее белым щечкам сноваприлила краска.

– Ладно, побудьте здесь, пока я не освобожусь, хорошо?Можете проводить меня до дома.