– В другой раз расторопнее будь! – оценил юмор милиционер. – Губернаторы, они такие, только ножичек достанешь, а он уже убежал. Сигареты есть?

Сергей со вздохом достал пачку «Кэмела».

Конвоир взял одну сигарету, вернул пачку назад.

– Окурки не разбрасывай, а то утром заставим порядок в камере наводить, – пригрозил он. – Заходи!

Новая камера была одноместной. В ней вместо сцены у стены стоял топчан.

«Да здесь как в раю! – оценил это место Сергей. – Высплюсь хоть за ночь, а то вчера ни на минуту глаз не сомкнул».

Вечером Козодоеву дали ужин: тарелку горячего куриного супа, полбулки белого хлеба, стакан чая, два кусочка сахара-рафинада.

«Это больничный паек, – догадался Козодоев. – В общей камере на ужин дают только черный хлеб и чай. А здесь суп!»

Сергей никогда не любил супы, даже в армии ел их неохотно, но в этот раз выхлебал все до последней капли и, пользуясь тем, что его никто не видит, выскреб дно тарелки кусочком хлеба.

«Интересно, чем они Герду кормят? – подумал он. – Из дома, поди, кости приносят. Или для нее специальный паек предусмотрен? Спрашивается, куда из моего супа все мясо делось? Сами съели или собаке отдали? Где куриные ноги, вот в чем вопрос!»

Сергей растянулся на топчане, прикрыл глаза и ощутил прилив умиротворения, душевного спокойствия. Оказалось, что облегчить душу чистосердечным признанием – это не пустые слова, а состояние, близкое к нирване. Все старые беды уже позади, а новые еще не наступили, и неизвестно, когда они придут. Этой ночью Сергей был по-настоящему счастлив. Точно такое же ощущение душевной свободы он испытывал девять лет назад, когда самолет с новобранцами взлетел в ленинградском аэропорту Пулково и проклятые разведенные мосты остались позади в прямом и переносном смысле слова.

Сытый, успокоившийся, вволю накурившийся, он уснул и под утро увидел сон.

На крыльце старой сельской церкви сидел поп с ружьем в руках. Около него по двору бегали две одинаковые собаки.

– Не знаешь, какая из них мясо съела? – участливо спросил Сергей.

Вместо ответа священник вскочил, рывком сорвал бутафорскую бороду и превратился в Бурлакова! Он хищно оскалился, протянул руки к горлу Козодоева, но сделать ничего не смог. Невидимая стена преградила ему путь.

– Догадался, щенок! – прорычал Бурлаков. – Но ничего, скоро ты опять в грязную историю вляпаешься, и я вновь появлюсь!

«Оказывается, мои ночные кошмары и признание были взаимосвязаны, – догадался во сне Сергей. – Но как бы я раньше от них избавился? Сейчас-то срок давности подошел к концу, а год или два назад мне зона грозила бы».

С этой мыслью он проснулся, покурил в темноте и вновь уснул.

36

Ефремов ознакомился с показаниями Козодоева, вызвал к себе Лаврентия и сказал:

– Прочитай показания. Суть понятна? Сын директора СГТС десять лет назад убил человека.

– Забавненько! – протянул оперативник, бегло просмотрев протокол допроса. – Это он из-за мамаши его грохнул?

– Лаврентий, сейчас пять часов вечера. Козодоев-старший работает до половины шестого. Мне надо, чтобы он до семи часов оставался в офисе. Бери ноги в руки, мотай на площадь Советов, тормозни его. Как предлог используй показания сына, но о мамаше не упоминай ни слова.

Оперативник поморщился. Слишком уж скользкое задание дал ему Ефремов.

– Палыч, он же наверняка ничего об этом убийстве не знает. Как я его два часа в кабинете продержу? О чем мне его допрашивать?

– Напусти мути, начни расспросы с жизни на буровой. Уточни, сколько раз и когда в восемьдесят втором году он возвращался с вахты, чем занимался в отпуске, что в это время делал сын. Из твоих вопросов Козодоев-старший должен сделать вывод о том, что мы подозреваем сына в совершении других преступлений. Напрямую об этом не говори, но…

– Палыч, а если он пошлет меня куда подальше и поедет домой? Как мне тебе об этом сообщить?

– С собой возьми Киселева, в дежурной части получи радиостанцию. Киселева с рацией оставишь на проходной, а сам поднимешься в СГТС. Если Козодоев поедет домой, то свяжешься с моим водителем и передашь информацию. Запомни, Лаврентий, мне надо всего пару часов.

– Сделаю!

Под предлогом встречи с ценным информатором Ефремов выпросил у Стадниченко оперативный автомобиль с радиостанцией и помчался в коттедж Козодоевых, находящийся на окраине города.

«Зачем я это делаю? – терзал он себя в пути. – На кой черт мне сдалась его мамаша? Завербовала она Федосееву, ну и хрен с ней, мне-то какое дело до их интриг? Но все-таки… Не в Марине ли надо искать причину? Нет, не в ней. Я просто хочу довести логическую цепочку до конца, а Марина и Сергей Козодоев для меня уже отработанный материал, жмых, скорлупа от кедровых орехов».

Узнав от горничной о визите сотрудника милиции, Римма Витальевна велела проводить Ефремова в гостиную. Встречала она незваного гостя при полном параде, в импортном брючном костюме, с полупрозрачной шелковой косынкой на шее. С тех пор как в доме появился достаток, Козодоева навсегда поменяла домашние платья и халаты на деловые костюмы.

На вопросы мужа о том, зачем ей все это надо, она неизменно отвечала:

«Я не хочу выглядеть как обабившаяся домохозяйка, на уме у которой только мексиканские телесериалы и бисквитные пирожные к чаю».

Римма Витальевна встретила Ефремова посреди просторной гостиной. Несколько секунд они молча рассматривали друг друга.

«Этот человек – мой враг, – решила Козодоева. – Он пришел разрушить мою жизнь».

«Она хорошо выглядит! – подумал оперативник. – Для меня так вырядилась или всегда с иголочки одета? Наверное, второй вариант».

Благодаря массажам и современной косметике Римма Витальевна выглядела моложе своих пятидесяти двух лет, хотя зрелый возраст все-таки внес свои коррективы в ее внешность. Короткую модельную стрижку она сменила на химическую завивку, волосы перекрасила в каштановый цвет. Вблизи ее шевелюра выглядела неестественно, как парик. В остальном ни к чему во внешнем облике Козодоевой придраться было нельзя.

– Позвольте узнать цель вашего визита? – холодно спросила она.

– Ваш сын несколько часов назад при предъявлении обвинения признался в том, что убил некоего Константина Бурлакова. Вам знакома эта фамилия?

– В первый раз слышу.

– Странно. Вы о Бурлакове ничего не слышали. Однако Сергей Владимирович утверждает, что десять лет назад вы были любовницей этого человека.

На лице у Риммы Витальевны не дрогнул ни один мускул. Она умела держать удар.

– Не говорите ерунды! – неприязненно бросила Козодоева. – Никакого Бурлакова я не знаю, а показания из моего сына вы могли выбить силой. Сейчас столько про милицейский беспредел пишут, что я ничему не удивлюсь.