– За Точилу давай! – напомнил Углу товарищ.

– Дальше понятно, как раскрутка пошла. Он излечился, пошел в кабак. Деньги у него с прошлого дела остались, так что на баб средств хватало, а вот способности закончились. Эрекция иссякла.

– Не эрекция, наверное, а потенция.

– Все иссякло, и потенция, и эрекция, ничего не осталось. Он бегом к врачу. Мол, что за дела? Я никогда с женщинами проблем не имел, а тут прокол за проколом. Врач его опять на анализы отправил, с другими докторами посоветовался и говорит: «Смирись! Больше у тебя эрекции не будет. Импотенция у тебя развилась от незалеченного сочетания гонореи и хламидиоза».

Козодоев вздрогнул. У себя он определил именно эти болезни. Подтверждения диагнозу не было, результаты исследования Сергей получить еще не успел. Но много ли надо человеку, чтобы начать накручивать себя! Одного названия болезни хватит, чтобы мнительный разум дальше сам стал рисовать перспективы, одну ужаснее другой.

Угол тем временем продолжал рассказ:

– Врач ему растолковал, что если бы Точила в течение трех недель прокололся бициллином или еще каким-нибудь антибиотиком, то он заглушил бы гонорею, а потом смог бы и мидиоз вылечить, а так он время упустил и раскрутился на японскую болезнь нистояки.

– С этим делом играть рискованно, – заявил Барсук. – Я раз ловил французский насморк, потом с месяц, наверное, не потенция была, а так, одно название.

– У Точилы и названия не осталось! – Угол хлопнул себя по колену. – Он решил проверенным средством воспользоваться и пошел к Марье-искуснице, которая за вокзалом живет. Она, говорят, мертвого оживит, в дряхлого старика силы вдохнет, а тут не смогла. И так и сяк его вертела, ублажала как гейша самурая. Все без толку, тщетно. Точила впал в уныние и запил по-черному. Когда я его встретил, он уже дошел до ручки. Мы сели, вспомнили времена былые. Он пожалился мне: «Иду по улице и вижу, что надо мной все встречные-поперечные насмехаются. Умом понимаю, что они не могут знать про японскую болезнь, а как на рожи посмотрю, так за перо схватиться готов». Глюки его стали мучить. Потом он резко пить бросил, написал матери покаянное письмо и вздернулся.

– Сколько ему было? Лет тридцать пять? В таком возрасте импотентом стать – страшное дело. Представь, ты при деньгах, женщины к тебе ласкаются, а ты их сторонишься, потому как уже и не мужик вовсе, а одно название.

Козодоев стал лихорадочно высчитывать, какой срок прошел после его заражения.

«Я снял проститутку перед митингом, двадцатого октября, в понедельник. Прошло почти три недели! Мать его, если до следующего понедельника я не начну лечение, то меня ждет импотенция! Завтра они меня арестуют и отправят в тюрьму. Мне конец! До появления импотенции осталось четыре дня! Что делать, черт возьми? Барсук с уголовником правы, без женщин нет смысла на свете жить. Если в кровати ты полный ноль, то никаким деньгам рад не будешь».

– Водка – дурной советчик! – философствовал Угол. – От нее тоска надвигается, руки сами к петле тянутся. Вспомни Никифора! Я ему говорил: «Ты душевную рану спиртным не зальешь!» Но когда Никифор кого слушал? Он еще пуще забухал, все пропил и вздернулся на бельевой веревке.

– Бициллин спас бы Точилу, – как-то задумчиво сказал Барсук. – Но нынче в тюрьме порядки уже не те. Даже за большие деньги никто не рискнет лекарство с воли занести. Печальная история! Ты за сына Почемучки базар знаешь? Порезали его у кафе «Встреча».

Знакомое название сработало как спусковой крючок.

«Хрен тебе, маманя! – подумал Козодоев. – Я за тебя импотентом становиться не собираюсь. Завтра же на допросе выложу все следователю, и пусть он меня на подписку о невыезде отпускает. Сколько у меня дней останется? Два, три? Для первого укола хватит, а там по-настоящему лечиться начну. Ради чего мне молчать? Во имя семейной чести? Да пошли вы куда подальше со своим показным благополучием! Если припрет, то я мамашу отмазывать не стану, расскажу все так, как оно и было, а там трава не расти! Главное, чтобы мне японскую болезнь не подхватить!»

35

Проснулся Сергей от лая овчарки. Надзиратели ленились стучать в каждую камеру и объявлять подъем. Они злили собаку, и она отвечала им заливистым лаем.

На утреннем обходе Козодоев обратился к дежурному офицеру:

– Мне надо срочно со следователем увидеться. Я хочу дать показания.

Старший лейтенант, не отрываясь от списка в руках, с серьезным видом уточнил:

– Вы только со следователем хотите увидеться? Папу римского вызвать не надо? – Офицер оторвался от бумаг, посмотрел Сергею в глаза и продолжил: – Вы, гражданин, наверное, на свободе увлекались фильмами про милицию. В советском кино всегда так. Стоит арестованному постучать в дверь, как тут же следователь появляется. Мол, чего изволите?

– К десяти часам твой следователь приедет, – успокоил Козодоева второй офицер с красной повязкой на рукаве. – Воронов человек пунктуальный. Если сказал «в десять», то минута в минуту будет на месте, не то что другие, особенно бабы. Тут у меня случай был…

– Погоди, – перебил его старший лейтенант. – Задержанные, жалобы на здоровье есть?

– Печень болит! – отозвался со сцены Барсук.

– Печень? – переспросил офицер. – Печень – это серьезно. Попробуй поймать блоху и съесть ее живьем. Говорят, помогает. Еще жалобы есть? Нет? Пошли дальше.

Дверь в камеру с грохотом захлопнулась.

«Так же они и в тюрьме лечить будут, – предположил Сергей. – Как в армии. Придут новобранцы в медпункт с жалобой на здоровье, фельдшер разломит таблетку аспирина на две части. «Эта половинка от головы, а эта – от живота. Смотри, не перепутай!» И ведь некоторым помогало!»

В десять часов конвой завел Козодоева в комнату для допросов. Воронов и новый адвокат уже дожидались его.

– Наши вчерашние договоренности остаются в силе? – с порога спросил Сергей.

– Я человек слова! – заверил его следователь. – Будут показания – поедешь домой.

– Я признаюсь в убийстве Бурлакова, – торжественно объявил Сергей, но на Воронова его признание особого впечатления не произвело.

– К показаниям мы перейдем немного позже, – сказал он. – А сейчас ознакомьтесь с постановлением о привлечении вас в качестве обвиняемого.

– Где подписать? – нетерпеливо спросил Сергей.

– Прошу прощения, – подал голос адвокат. – Меня зовут Владимир Иосифович Черемных. Я буду представлять ваши интересы на следствии. Сергей Владимирович, я говорил с вашим папой…

– Товарищ следователь, мы будем работать или нет? – перебил его Козодоев. – Я не желаю выслушивать очередную лекцию о моих правах. Откуда им здесь взяться? У Герды их больше. Она бегает по коридору, лает на всех подряд, жрет из собственной миски, спит, когда захочет, а вы мне про права втирать будете? Давайте приступим к делу. Я хочу дать показания об убийстве Бурлакова. Это была самооборона.