Адвокат пожал плечами. Мол, было бы сказано! Воля клиента не обсуждается.

– Кстати, вы принесли курево? – спросил его Сергей.

– Конечно! – ответил Черемных, достал из портфеля пачку «Кэмела» и протянул ее следователю.

Воронов осмотрел сигареты, проверил целостность упаковки, разрешил распечатать.

Козодоев нетерпеливо сорвал с пачки целлофан, вытащил сигарету, прикурил. После первой же затяжки у него побежали мурашки по телу. Организм, за ночь отвыкший от никотина, взбунтовался, но быстро успокоился.

– Когда я его ухлопал? – Козодоев нашел в постановлении дату, еще раз глубоко затянулся. – Двадцать девятого ноября восемьдесят второго года я залез в квартиру Бурлакова, решил обворовать его…

Через двадцать минут Сергей выдохся. Он сжато, как уж мог, рассказал о нападении на Бурлакова, но по лицу следователя понял, что тому все это нисколько не нравится.

«Что ему еще от меня надо? – в отчаянии подумал Козодоев. – Чего он рожу скорчил такую, словно я не в убийстве признаюсь, а о погоде за окном рассказываю?»

– У меня все, – заявил Сергей.

Воронов повертел в руках авторучку, поправил протокол допроса, лежащий на столе.

– Такие показания меня не устраивают, – безапелляционно заявил он. – Лицо следователя – это прежде всего документы, составленные им. О моей работе судят заочно, и я не хочу, чтобы у прокурора или моего начальника сложилось впечатление, что признательные показания из вас выбили силой. Ваш рассказ лишен логики и подробностей. Я, конечно, могу записать его, но тогда…

– Виктор Александрович! – вмешался адвокат. – Мой клиент мог забыть подробности. Столько лет прошло!

– Владимир Иосифович, позвольте, я напомню вам старинную воровскую истину. Первую кражу и первую женщину не забудешь никогда. Любой вор до мельчайших деталей свое первое дело помнит, а Сергей Владимирович подробности убийства забыл? Он что, до Бурлакова с десяток человек молотком по голове огрел? Всех насмерть забил?

– Как дело было, я помню. – Козодоев нервно заерзал на табурете. – Но не знаю, что надо рассказывать, а что нет.

– Рассказывайте все, но не забывайте о мотиве. Из ваших показаний я так и не понял, что побудило вас залезть в квартиру Бурлакова. Если вы пришли обворовать его, то зачем тогда разбросали деньги в спальне? Если вы изначально хотели убить его, то зачем устроили погром в жилище? Где логика в ваших действиях? Пока я не услышу мотива преступления, ни о каких договоренностях не может быть и речи. Я понятно изложил мои требования?

– Виктор Александрович, моему клиенту может быть непонятен юридический термин «мотив преступления», – заявил адвокат. – Разрешите, я разъясню Сергею Владимировичу, что он означает.

– Ничего не надо разъяснять! – отрезал Воронов. – Есть такая сказочка: «У попа была собака, он ее любил. Она съела кусок мяса, он ее убил». В ваших показаниях, Сергей Владимирович, есть поп и собака, но совершенно непонятно, зачем он ее убил. Пока я не услышу рассказ про кусок мяса, мы будем топтаться на месте.

«Придется мне колоться до конца, – обреченно подумал Козодоев. – У этого следователя бульдожья хватка. Вцепился так, что не отпустит, а у меня часы текут, срок к концу подходит. Ничего не попишешь, дорогая мамочка! Придется и тебе пострадать за общее дело».

– В Ленинграде по ночам разводят мосты, чтобы под ними могли пройти пароходы, – неохотно проговорил Сергей. – Вот они-то, эти проклятые мосты, искалечили мне всю жизнь, на нары меня загнали! – Козодоев замолчал, посмотрел на следователя, потом на адвоката.

Ни Воронов, ни Черемных не выказали ни малейшего удивления таким странным началом.

– Как-то мне в руки попала открытка с фотографией разведенного моста. Текст открытки был такой: «Любимый! Сейчас мы с тобой разведены так же, как эти мосты, но скоро соединимся». Эту открытку написала моя мать своему любовнику Бурлакову. Рассказывать, как эта открытка оказалась у меня? В начале восьмидесятых годов у молодежи была популярна игра в забывчивого почтальона.

Воронов улыбнулся и одобрительно кивнул. Дескать, да, было такое дело. Шкодила молодежь по подъездам.

Сергей, ободренный его пониманием, стал подробно рассказывать, как он и Фриц-младший украли почту в доме Бурлакова, а потом читали письма в подъезде.

– Эта проклятая открытка жгла мне руки! – произнес Сергей. – Мне казалось, что если кто-то из дружков узнает, что у моей матери есть любовник, то я буду навеки опозорен.

Козодоев говорил сбивчиво, периодически повторялся, иногда вспоминал излишние подробности, но ни следователь, ни адвокат не перебивали его. Часам к трем дня допрос был окончен.

– Теперь вы отпустите меня домой? – спросил Сергей.

Воронов посмотрел на часы и ответил:

– Нет! Придется вам потерпеть до завтра.

– А как же наши договоренности? – возмутился Козодоев. – Как же ваше слово?

– Ничего не отменяется! – осадил его следователь. – Завтра съездим на выводку, вернемся в ИВС, и я вынесу постановление об освобождении.

– Что такое выводка? – спросил Сергей.

– Разновидность проверки показаний, – объяснил адвокат. – Вам будет необходимо в присутствии понятых показать последовательность ваших действий на месте происшествия. Виктор Александрович, как я понял, на санкцию мы завтра не поедем?

– Зачем? – Воронов пожал плечами. – Я и без прокурора могу изменить меру пресечения.

– Завтра так завтра, – неохотно согласился Козодоев.

Следователь сложил документы в папку и вышел, оставил за собой открытую дверь.

Сергей и адвокат остались вдвоем.

– Как там отец? – спросил Козодоев.

– Нормально, велел вам держаться.

– Владимир Иосифович, я понимаю, что мой отец – заказчик, он потребует отчета о сегодняшнем допросе. Но вы проявите такт и промолчите о причинах, заставивших меня залезть в квартиру Бурлакова. Про мать ничего не рассказывайте. Когда я выйду, сам объясню, как дело было. Вас я попрошу ограничиться общими фразами: «Признался, завтра выйдет».

– Вообще-то я не обязан отчитываться перед нанимателем о ходе следственных действий. Я ведь защищаю вас, а не Владимира Семеновича. Я постараюсь сегодня не встречаться с вашим отцом, а там…

Откуда-то со стороны канцелярии донесся голос следователя:

– Да мне плевать, что у тебя больничная палата занята! Выгони своего хворого в общую камеру, а моего туда помести. До завтрашнего утра Козодоев должен быть изолирован от любого общения.

Минут через десять за Сергеем пришел конвоир.

– Пошли, злодей! – весело сказал он. – Что такого ты натворил, что сам Живко за тебя позвонил?

– Хотел губернатора зарезать, да не успел, охранники скрутили.