– Бернхотт, Амара, Шутейник, считаете ли вы, что идеи брата Литона пойдут на благо Санкструма? Я спрашиваю вас, потому что вы теперь – мой ближний круг, те, кто вместе со мной начнет изменять облик страны.

Прозвучало высокопарно, но по сути-то – правда.

Шутейник передернул плечами.

– Мне все равно, я хогг, у меня свои боги. Но звучит здраво, признаюсь.

– Амара?

– Звучит здраво.

– Бернхотт?

Лирна-младший вопросительно поднял жидкие брови:

– Ереси?.. При всем моем почтении – разве ереси могут помочь в обретении новой благой веры?..

– Брат Литон, поясните герцогу суть новой веры. Поясните подробно. И пусть другие, если им интересно, тоже послушают.

Монах с удовольствием пустился в объяснения, сопровождая слова мягкой всепрощающей улыбкой. Говорил он с огоньком, но без самовлюбленности, подбирая выражения, понятные даже самому отсталому крестьянину. И это было хорошо. Я вдруг понял, что курия Ашара недаром безумно боится пожилого клирика, ибо он опаснее армии хорошо вооруженных солдат. Он – носитель новых идей. Его учение выстрелит, ой как выстрелит – если правильно преподнести. А уж я озабочусь таким паблисити, что чертям в аду станет тошно: во всех концах Санкструма узнают, что новый архканцлер поддерживает идеи брата Литона!

– Ты, милый господин, все обернул так, словно мы вот-вот уже будем в Нораторе, – промолвила Амара, невзначай придвинувшись ко мне вплотную. – Но пока мы посреди вод Аталарды, не забывай об этом.

– Я знаю.

– Ты говоришь это так, словно нашел некий выход?

– Может быть.

– Каков же он, этот выход, милый господин? – Она говорила с иронией, но в глазах теплилась надежда. Она смотрела на меня так, будто я действительно был способен сотворить чудо.

– Зависит от того, что ты сейчас скажешь.

– О!..

– А спрошу я следующее… Лес Костей, этот самый эльфийский «скотомогильник», насколько близко он подходит к берегу?

Она была умна и поняла сразу.

– Нет, Торнхелл. Нет! Там очень плохо. Мерзко. Там вынимают душу.

– Есть другой выход? Душу-то из нас вытащат и здесь. Кстати, а кто в Лесу Костей вынимает душу?

В Санкструме я перестал быть закоренелым материалистом, однако хорошо запомнил следующее: никаких чудовищ, монстров и тому подобных детских страшилок в этом краю нет.

Она содрогнулась, зябко обхватила себя за плечи, разом превратившись в маленькую робкую девочку.

– Я не знаю. Я была там однажды на церемонии… на одной церемонии… Этот лес мертв и одновременно немертв, понимаешь? – Она говорила, глядя прямо перед собой, и Шутейник, открыв рот, слушал ее, прислонившись к борту.

Брат Литон меж тем продолжал увлеченно объясняться с Бернхоттом, восклицая: «Ну верно ведь? Правильно?..»

Обладай я склонностью к дурному юмору – добавил бы в череду его восклицаний: «Зачем платить больше?» – каковые слова в общем-то и являлись краеугольным камнем новой веры. Цинично, конечно, но зато правдиво.

– Поясни, будь добра. Лес одновременно мертв и немертв?

Она зажмурилась, плотно стиснув веки с ресницами, которым не требовалось наращивание, и проговорила нараспев:

– Там место силы. Ужасной былой мощи эльфов. Она не ушла, не рассеялась, она нависает над лесом и никогда не спит… Смотрит слепым взглядом. Деревья смотрят… Снег веет… Лес заглядывает внутрь тебя, шевелится внутри твоих мыслей… Нет, ты не понимаешь! Я просто не смогу туда пойти! Пойми это, Торнхелл! Когда мертвецы копаются в твоей душе… мыслях… чаяниях… называют уродкой… Смеются прямо внутри тебя, среди твоих страхов!..

Она содрогнулась, прижала кулаки к глазам, сникла.

Не ожидая от себя, я обнял ее за плечи, стиснул крепко, прижал.

– Тшшш… Там всего двадцать миль. Шансы наши велики, правда? По крайней мере, они выше, чем здесь, посреди Аталарды.

– Из Леса Костей мы не выйдем…

– Но ты же вышла…

– Я была не одна!

– И сейчас тоже будешь не одна.

– Ты не понимаешь!..

– Так поясни мне.

– Нет! – Она вдруг скинула мою руку, напряглась, взглянула холодно. – Хорошо, милый господин. Мы пойдем туда. Я сделаю так, как ты хочешь. Но если мы выберемся, пообещай мне кое-что.

– Легко.

– Обещаешь?

– Да.

Она сказала губами, так, чтобы только я слышал:

– Одну ночь.

Я резко выдохнул. И без уточняющих вопросов ясно, о какой ночи просит Амара. И что сказать? Что ответить? Я же обещал. Я ее чертов прекрасный принц.

– Хорошо. Но не раньше, чем стану архканцлером.

– Да будет так.

Она знала, что слово я не нарушу.

И я знал.

– Лес будет смеяться внутри моей мечты, – сказала она очень тихо, и я понял, какую мечту она имеет в виду. Одну ночь? Нет, конечно, не одну. Много взаимных дней и таких же ночей. То, чего я не могу ей дать.

– Просто не обращай внимания.

– Это сложно.

– Просто не обращай.

– Так что ты говорил, милый господин, про Лес Костей? – громко проговорила она.

– …всё. Теперь к берегу. Вон туда!

Команда была отдана резким, тихим голосом. Мы налегли на весла, баркас устремился к правому берегу.

Туман начал рассеиваться, распадаться ведьмовскими космами далеко за полночь, и все это время мы потели на веслах, понукаемые Амарой. Перерывы для отдыха – очень небольшие. И снова – грести. Бернхотт постоянно прихлебывал из фляги. Брат Литон, глядя на это непотребство, цокал языком осуждающе, качал головой, затем отобрал флягу и сам приложился. Мои зубы выстукивали ирландский степ получше самого Флэтли. Шутейник что-то бормотал под свою картошку, лишь по недоразумению называемую носом. Амара сосредоточенно ворочала веслом, единственная, кто не выказывал волнения и страха… хотя я понимал: все это скрыто у нее внутри. Однажды с правого берега донеслись визгливые звуки рогов, какой-то лязг и грохот, вопли, но мы быстро миновали это место.

– Схватка, – промолвила Амара. Бернхот согласно угукнул и добавил, послушав:

– Конники схватились с пешими. Кто кого?

– Да хоть бы и перерезали друг дружку, – сказал Шутейник. – Кто за то, чтобы они друг друга перегрызли? Лично я – всемерно за.

– Возможно, это наш шанс, – проговорила Амара.

Она имела в виду, что дворяне на кого-то напоролись и могут подзадержаться с нашим преследованием.