Несколько фото, снятых перед отъездом.

Все трое курят на их диване, окно приоткрыто. Тим помнил этот вечер, они с Ребеккой пошли в кино, потом поужинали в ресторанчике «Кухня Рольфа». На другом снимке три таблетки на столе. В этот вечер она вернулась домой поздно. Была на каком-то празднике в Бромме.

– То есть вы покупали марихуану только у этого индийца? А раньше вы не могли это сказать? А кто продавал вам другие наркотики?

Не хотели говорить.

Но он заставил. Угрозами, что покажет их родителям фото, сделанные в Стокгольме.

– Кто это был? Как его звали?

– Давид.

– И все, больше ничего?

– Мы больше ничего о нем не знаем.

– Как он выглядел? Опишите.

– Высокий, красивый. Похож немного на Энсела Эльгорта. Примерно лет двадцати. Он летел с нами в самолете по пути туда.

Нечеткие снимки из клубов. Лица невозможно рассмотреть, такое впечатление, что они возникли на миг и тут же спрятались, чтобы никогда больше не появляться.

Слепящий свет, манящая темнота между лампами.

На этих фото можно видеть, что Эмма счастлива. Она такая, какой ей хочется быть. Самоуверенная и в то же время неуверенная в себе, жесткая и ищущая, наивно открытая тому, что встречается ей на пути. Может резко наспех осудить, но, если подумает, то может смягчиться.

Ее лицо, лицо набычившегося подростка, в глазах отца кажется бесконечно красивым. Скулы растут быстрее, чем нос, губы несоразмерно велики по отношению к подбородку. Брекеты на зубах отвлекают внимание от улыбки. Лицо, которое еще не успело сформироваться.

Он никогда не показывал эти фото Ребекке. Снимки сохранились, они теперь его, он изменил аккаунт, став администратором, и только он может теперь их уничтожить.

Это его альбом фотографий.

Он редко их рассматривает. Но они есть.

Резкое жжение в боку. Тим падает вперед, нащупывает пистолет, над головой свистит еще одна пуля и попадает в стену за его спиной.

Еще выстрел.

Пуля попадает в красную машину на стоянке.

Его белая рубашка становится красной.

Бок горит, но он не чувствует боли. Поднимает голову. Видит еще одного полицейского с оружием, это те двое, что явились к нему домой. Он не видит Салгадо. Они стреляют, оба, но он приседает между двумя машинами и пули туда не долетают. Ему хочется опуститься на асфальт, прислониться к желтому кузову, но тогда все кончится. Они выстрелят ему в голову, все почернеет, все то, что является его сутью, исчезнет, а этого он не позволит.

Тротуар.

Несколько загоревших, по пути с пляжа, кричат, те, кто только собирался туда, бегут обратно в сторону Cala Mayor, мимо вывески Gran Hotel del Mar, и буквы отражаются в двери машины, стоящей на другой стороне улицы.

«Лексус».

Машина Рогера Сведина?

Пули разбивают ветровое стекло машины, за которой он прятался, стекла летят на улицу, подскакивают на асфальте, как те стеклянные шарики, которые они сталкивали в ямки песочницы, когда он был мальчишкой.

Он смотрит в сторону.

Калитка в сад приоткрыта, за ней лестница, которая ведет вверх, в густые заросли зелени, пальм, папоротников. Солнце играет листьями, которые медленно колеблются на чересчур слабом ветру.

Они уже ближе.

Слишком близко.

Он стреляет вверх, в воздух, не хочет стрелять вперед, боится попасть в кого-нибудь невиновного, но этот выстрел должен заставить их присесть или укрыться.

Он выпрямляется.

Он бежит, четырех коротких шагов хватает на то, чтобы пересечь тротуар, открывает железную калитку внутрь, захлопывает ее за собой, слышит щелчок замка и бежит через садик с опущенным пистолетом в одной руке и пакетом с деньгами в другой.

Колет в боку. Жжет.

Он оборачивается.

Слышит их шаги, но не видит их.

Видит сквозь решетку калитки только синюю машину, которая проезжает мимо.

Бежит вверх по лестнице.

Выстрел попадает в ступеньку выше, осколок камня попадает ему в лоб, царапает возле брови. Он снова оборачивается. Стреляет в контуры мужчин в форме возле калитки, и это мешает им попытаться перелезть ограду.

Они кричат:

– Стой! Остановись! Мы хотим только поговорить с тобой.

Он уже среди зелени, густая аллея ветвей и листьев, он бежит вверх и попадает на террасу с огромными папоротниками и высокой травой между камнями.

Пустые шезлонги вокруг бассейна в форме почки.

Ограда. Белая. По другую сторону бассейна.

Из раны толчками идет кровь. Сейчас умру? Что будет написано в газете? Какое вранье они обо мне придумают?

Они уже в саду.

Он с трудом перелезает через ограду, кровь с его рубашки окрашивает ее в красный цвет.

В первый раз боль прорывается сквозь адреналин, пульсирует жестоко и беспощадно в боку, печет, как солнце на пляже в Koh Chang, где он уснул, и Эмма разбудила его, вылив на него ведро ледяной воды, которую ей дали в баре. Холод тогда, жар сейчас.

Он пролезает через густые кусты пиний, попадает на какой-то задний двор с ржавым мангалом и кучей оранжевых садовых шлангов. Земля покрыта хвойными иглами.

Прихрамывая, он идет вокруг дома. Маленький белый домик, всего, быть может, на четыре квартиры, полотенца на перилах балкона, пара плавок расцветки шахматных клеток.

Из него течет кровь, перед глазами начинает двоиться, когда он выходит на другую улицу.

Он не должен оставлять следов.

Он прижимает рану рукой, удерживая кровь. Хотя бы на несколько секунд. Старается сфокусировать взгляд и перебегает дорогу, перепрыгивает через стенку, держа руку на ране. Даже не пробует, открыта ли калитка, ему все равно, утыкана ли стена осколками. Но стена гладкая. Здесь кто-то еще верит в добрых людей. Что те, кому надо перелезть, такие же невинные, как я. Наклонный участок ведет к закрытому дому с террасой, окруженной заборчиком. Он перелезает через него, ползет по сухой траве к дому. Кровь опять течет, но, если он встанет, его могут с улицы увидеть те двое полицейских.

Звук сирен. Они могут мне помочь. Бывают же хорошие полицейские.

Или не бывает.

Он ползет по террасе. Слышит их.

Они совсем близко.

Стоят на дороге, всего в десятке метров.

– В какую сторону он подался?

– Не знаю.

– Mierda[124].