Ему встречается полицейская машина, и он перестает дышать, но патруль проезжает мимо, не включая сирен.

Он едет в сторону офиса мамасан Эли, паркуется подальше у каменной стены, где она, скорее всего, не заметит его машину, если или когда она приедет на работу завтра утром.

Он наклоняет сиденье.

Откидывается назад.

Засовывает деньги под футболку, закрывает глаза, и автомобили начинают плыть у него перед глазами, мимо него, сзади него.

Он теперь – черный лес, а деревья – тени. Он превратился в сон без снов.

Его выдергивает из сна звук кашляющего мотора, это мамасан Эли приехала и остановила машину. А когда она хлопнула дверцей своего черного «Мини», он проснулся окончательно. Он садится, карие глаза мамасан Эли таращатся на него, она смотрит по сторонам, крутит ключи, похоже, подумывает сесть обратно в машину. Колеблется, смотрит на дверь, будто бы ей туда надо, срочно, нет, как будто она вообще не должна здесь находиться.

Он достает пакет с деньгами из-за пазухи. Пластик липкий, он засовывает деньги под сиденье водителя, выходит из машины и вытряхивает из головы последний сон. Жирная кожа на спине чешется от пота, лицо отекшее после сна и горячее.

Рокси, Белла.

Modelos. Hostesses[121].

– Давай войдем, – говорит он, придавая своему голосу особый оттенок и беря ее под руку.

– Ты не должен был здесь появляться, – говорит она, но следует за ним к двери, ее рука дрожит, когда пытается вставить ключ в замок, и он шепчет, «спокойно, спокойно», поднимает рубашку и показывает пистолет. Сначала она приходит в ужас, но потом ее рука перестает дрожать, будто она понимает, что он сможет ее защитить от кого угодно. И вот они стоят рядом в пыльном воздухе ресепшен фирмы Carmen Modelos, смотрят на бурчащий холодильник с напитками, и она достает кока-колу и протягивает ему.

– Похоже, тебе это не помешает.

Она сегодня отнюдь не хороша собой. Без косметики она выглядит на десять лет старше, усталая, с темными пятнами на щеках, морщинами под глазами, да и одета она в болтающийся на ней тренировочный костюм из тонкого серого хлопка. Похоже, что она куда-то направляется, а сюда просто заехала ненадолго.

– Чего ты хочешь? – спрашивает она. – Я не могу тебе помочь. Я и так сделала слишком много.

– Конечно, можешь.

Он еще не открыл банку с колой, она у него в руке, жесткая и холодная.

– Где проходят праздники? – говорит он. – Сборища?

– Какие праздники?

– Не разыгрывай дурочку, – говорит он. – Мне чертовски все это надоело.

Он кричит.

– СЕЙЧАС! ГОВОРИ!

Она делает шаг назад, поднимает к нему ладони.

– Не знаю, – говорит она. – Не имею понятия. Я только поставляла им девочек.

– Кому им?

– Ты же знаешь, что я подпишу себе смертный приговор, если расскажу.

– Ты уже мертва.

– Может быть.

Она опускается на стул за белым письменным столом. Достает из кармана ключ, открывает ящик и достает свой сияющий серебряный лэптоп.

Открывает.

Подзывает его к себе. Он становится за ее спиной.

Фотографии.

Что-то же она должна мне дать, думает он. Хоть что-нибудь. Голые девушки, члены в состоянии эрекции, красный плюш, красный и желтый свет в полутемных комнатах, где прозрачные кружевные гардины тихо висят на окнах с закрытыми ставнями.

Половые органы, в которые проникают. Которые сосут. Кто-то справляет малую нужду в рот женщине на снимке в таком ярком свете, что ее темная кожа кажется сделанной из фанеры.

Девушки молодые, ему хочется постучать головой мамасан об стол, но он сдерживается.

Несколько тел постарше. Соледад может быть одной из них.

Но никаких лиц.

Не видно ни лиц мужчин, ни лиц девушек и женщин. И никакого насилия, ничего, что потребовало бы врачебной помощи.

– Что это?

– Одно из таких сборищ.

Эммы нет на фото. Он бы ее узнал. Почувствовал бы, что это она.

– Где это? Откуда у тебя снимки?

– Одна из моих девочек сняла. Тайком.

– Много было таких сборищ?

Мамасан Эли не отвечает.

– А вот эти молодые девочки, тоже твои?

– Молодые – это подруги моих девочек, дочери, кузины. Некоторым четырнадцать, кому-то, может, и тринадцать. Но большинству по крайней мере пятнадцать. Это люди, которые не могут отказаться от возможности заработать. Так много, сколько заплатят за один вечер такой работы. И не спрашивай меня об этих девочках. Я никогда не скажу. Часто я и сама их не знаю.

– Там должен быть один особенно плохой, жестокий мужчина.

– Разве не все мужчины жестоки?

Она видит его отвращение.

– Как ты смеешь осуждать меня, Тим? Ты же не в состоянии был проследить за своей собственной дочерью.

Он ударяет кулаком по компьютеру, тот летит с письменного стола на белый каменный пол, крутится и останавливается, совсем неповрежденный, у входной двери.

Мамасан Эли неподвижно сидит за письменным столом. Но ее рука снова дрожит.

Я не причиню тебе зла, хочется ему прошептать. Я не такой.

– Это люди, у которых нет ничего, – говорит она. – У которых дома родственники, у которых тоже ничего нет. И тогда человек продает то, что может продать. И не задает никаких вопросов. Соглашается на то, что завяжут глаза и отвезут куда-то в ночь. И они благодарны за работу.

Он кладет руки ей на плечи. Она вся трясется, горячая, как в лихорадке, он смотрит на ее шею, почти всю скрытую черными волосами.

– Ты им помогала с этим. С работой.

Она кивает.

– И брала хороший процент.

– Мы все делаем то, что должны, – говорит она.

– Кто дал тебе заказ?

– Магалуф, – говорит она. – Остановка, где они подбирали девочек, находится в Магалуфе. Напротив нового спортзала.

– От кого ты получила заказ?

Она закрывает глаза, он прикладывает руки к ее шее.

– Кто эти мужчины на фотографиях?

Ее кожа прикасается к его пальцам, теплая кровь струится в сонной артерии.

Тим пытается заново. Отводит руки от ее шеи, массирует ей затылок, переводит пальцы на верхние позвонки, барабанит по ним пальцами, как упрямый дождь.

Мамасан Эли не отвечает.

– Кто дал тебе это задание?