— Ты тоже убийца, — вдруг сказала она.

Он замер.

— Почему?

— Ты знал, что я работаю на другую разведку. И поэтомуподставил вашего дипломата вместо Шидловского. Чтобы подтвердить свою версию.Ты вчера специально сказал мне, когда приезжает из Франции твой друг. Ты хотел,чтобы мы его убили.

Он достал вторую сигарету.

— Замолчи.

— Мы все сукины дети, — презрительно сказала она. — Ты зналобо всем с самого начала.

— Я не думал, что вы пойдете на такие меры.

— Ты знал! — закричала она.

— Не кричи, — поморщился он.

— Ты знал! — У нее началась истерика.

Здесь переплелось все. И ее неудача. И смерть французскогодипломата. И его слова о встрече в аэропорту. Она не хотела признаваться самойсебе, но по-женски ее более всего огорчало именно последнее обстоятельство.Получалось, что вчера в постели он играл с ней. О собственной безнравственнойпозиции она, конечно, не задумывалась. Женщина побеждала в ней разведчика. Онаскулила от бешенства и злости. И тогда он подошел к ней и дал пощечину. Оназамерла. Впервые в жизни ее били по лицу так расчетливо. Такого раньше никогдане было. Но она не заплакала. Просто замерла и молчала.

— Извини, — буркнул он.

Она смотрела на него, понимая, что навсегда теряет его.Теряет человека, который нравился ей абсолютно, который вдруг оказался темидеалом, который встречается только в девичьих мечтах и почти не бывает в жизниженщины. Она смотрела на него и чувствовала, как теряет. Он, очевидно,испытывал подобное чувство. Как офицер контрразведки, он понимал выгоду отдальнейшего разговора с ней. Как мужчина, он этого не хотел. Это былоунизительно и неприятно. Он наконец принял решение.

— Уходи, — сказал он, боясь, что передумает.

В голосе было презрение, и это обидело ее больше всего.

Она продолжала сидеть на стуле.

— Уходи, — на этот раз он просил.

И она это почувствовала.

Поднявшись, она посмотрела на него. Он сидел отвернувшись.Она шагнула к дверям, и в этот момент вошел напарник Дорваля. Увидев молодуюженщину, он, не сдержавшись, ударил ее довольно сильно по лицу. Она упала напол. Дорваль вскочил на ноги.

— Сука, — сказал Юэ.

Дорваль посмотрел на нее. Из разбитой губы текла кровь.

— Кажется, сегодня все решили испытывать на мне свою силу, —сказала она, вдруг обретая хладнокровие. Словно такой удар все поставил на своиместа.

— Ее нужно сдать чилийцам, — сказал Юэ.

Дорваль молчал.

— Я сейчас позвоню в службу безопасности, — шагнул ктелефону Юэ, поднимая трубку.

Дорваль шагнул следом, нажал на рычаг. Его напарникизумленно взглянул на него.

— В чем дело? Это из-за нее убили нашего дипломата.

— Не звони.

— Но почему? — закричал Юэ.

— Не нужно звонить, — твердо сказал Дорваль, — тыпредставляешь, что они с ней сделают?

— А что они сделали с Эженом? Ты будешь объясняться с егоженой? — закричал Юэ. — Кончай валять дурака. Отойди, дай мне позвонить.

— Нет, — твердо сказал Дорваль.

— Так, — неприятным голосом произнес Юэ, — что будем делать?

Марина села на стул. Кажется, ей было уже все равно. Онадаже не смотрела на Дорваля.

Тот взглянул на часы.

— Мы можем опоздать.

— А что делать с ней?

— Она будет ждать нас здесь, — твердо сказал Дорваль.

— Она будет ждать у окна, — окончательно вышел из себя егонапарник, — сидеть и ждать, как влюбленная принцесса своего принца.

Дорваль достал из кармана наручники. Взглянул в глазаМарины. Она посмотрела на него. Может, в душе каждой женщины есть немного отмазохистки, когда причиняемая мужчиной боль доставляет ей удовольствие. Об этомМарина никогда не думала, и сейчас это впервые пришло ей в голову. Дорваль,подойдя к ней, надел наручники на правую руку. Другой конец он защелкнул набатарее.

— Когда мы вернемся, я тебя отпущу, — пообещал он, не глядяей в глаза.

И первым вышел из номера. За ним поспешил его напарник.

Она осталась одна. Попыталась дотянуться до телефона, ноничего не получалось. Отсюда просто невозможно было это сделать. Да и не нужно.Она ведь не могла звонить в полицию Чили. Марина замерла в ожидании.

Потом попыталась дотянуться до стола. Может, там естькакой-нибудь предмет, которым можно открыть наручники. Нет, рукой дотянутьсяневозможно. Может, попробовать ногой. Тоже не получается. Она вытянула ногу.Достала до ножки стола. Задела, наконец, столик, и он упал на пол. Господи,должно получиться. Она закусила губу, вытягивая руку. Браслет наручников больноврезался в кисть руки.

И в тот момент она услышала, как открывается дверь. Оназамерла. Объяснение с чилийской полицией не входило в ее планы. Или это ФрансуаЮэ все-таки сумел позвонить раньше Дорваля? Дверь медленно открылась, и онаувидела туфли входящего.

Это был Ронкаль. Кажется, никогда она ему так не радовалась.Он, ни слова не говоря, подошел к ней, достал какие-то ключи, и через мгновениеона была свободна. Она вскочила на ноги.

— Вы должны уезжать, — напомнил он, — ваш самолет черезчетыре часа. И спрячьте свои волосы, чтобы на вас не обратили внимания.

— Я помню.

Она поднялась на ноги, растирая затекшие руки. И тогда онспросил:

— Вы не знаете, куда они поехали?

— Уже поздно, — прошептала она.

— Нет, — сказал он, чудовищно усмехаясь, — не поздно. Язаминировал их автомобиль.

Она молчала. А он терпеливо ждал. Нужно было сказать либо«знаю», либо «не знаю». И она молчала.

— Господи, — прошептала Марина, — почему у меня такойстрашный выбор?

Она вспомнила глаза Дорваля перед уходом. Или он чувствовал,что за ней придет Ронкаль? Она должна была сказать несколько слов — и не моглаих сказать. Она обязана была рассказать — и не хотела этого делать. Онапонимала, что потеряла Дорваля навсегда, но теперь ей предстояло самой убитьего, самой отдать приказ о его смерти. И она медлила. Она чувствовала, как вней нарастает то внутреннее сопротивление, которое было сломано при нем икоторое теперь восстанавливалось по кирпичику. Неужели она решится на это?Неужели она собственноручно отдаст приказ о смерти единственного мужчины,который ей так нравился? Впрочем, она его все равно потеряла. И теперь он будетласкать и обнимать других. И теперь он будет любить других. И теперь она большеникогда его не увидит.