что разрезал ее на кусочки и съел, сказал: „Вот и я так люблю свою профессию, что, будь у меня возможность, съел бы ее!“ И с такой страстью это произнес!..

С девяти лет Ролан занимался в театральной студии Городского дворца пионеров, что в переулке Стопани, среди выпускников которой — немало известных актеров и режиссеров. В семнадцать, дважды провалившись на прослушиваниях в театральные вузы, он записал в дневнике слова Бенджамина Франклина: „Я побит — начну сначала!“ То был девиз Ролана с детства. На третий раз он поступил, в Щукинское училище. И принялся работать над собой, как проклятый. К примеру, несмотря на детское желание Ролана стать музыкантом, слух у него был неважный. Однокурсники, забираясь куда-нибудь во время перерывов между занятиями, чтобы попеть, просили Ролана: „Только не пой“. Но со временем он развил слух так, что, когда записывали музыку к его фильму „Айболит-66“, слышал каждый инструмент в оркестре! Или еще. В юности Ролан всю учебу в Щукинском проходил в солдатской шинели, которую привез с фронта брат. Мерз, недоедал, как многие после войны, хотя здоровье у него было и так некрепкое. И тогда он решил всерьез заняться спортом и даже получил первый разряд по легкой атлетике».

Впрочем, преодолевать себя Быкову почти не приходилось — его энергии и таланта хватило бы на троих. В училище он вечно был на виду, играл в студенческих спектаклях так, что зрители вертели головами за ним одним. Он не смеялся — хохотал всем существом. Говорил много — до двух лет молчал, кто-то даже спросил, не идиот ли мальчик, с тех пор мальчик разговорился — при этом мыслил и словесно «живородил». Ролана было много, ему было тесно, а его таланту и подавно — по числу сделанных отрывков Быков легко обогнал сокурсников — и он выплескивал свое актерство на улицу. О, вытворяли они с приятелями по училищу невесть что! Как-то разыграли в метро драку, окружающие стали звать милицию, а «хулиганы» прыгнули в подошедший поезд и уехали.

Быков еще учился, а уже было известно, что его берут в Театр им. Вахтангова, главный режиссер Рубен Симонов репетировал с ним отрывок. Но Симонов уехал поработать за границу и не оставил насчет актера распоряжений, поэтому тот после получения диплома выбрал ТЮЗ. Там Быков хоть и вынужден был играть по полсотни спектаклей в месяц, но мог и сам заняться постановками в тех же стенах, а еще в созданном им вместе с единомышленниками Студенческом театре МГУ. В последнем Быков в самую «оттепель» стал главным режиссером, на его спектакль «Такая любовь» по пьесе чешского драматурга Павла Когоута, где были задействованы и молодые Ия Саввина и Алла Демидова, зрители ночами стояли за билетами. Словно открыли форточку — и ворвался воздух.

Тогда же Быкова пригласили возглавить Театр им. Ленинского комсомола в Ленинграде вместо ушедшего оттуда Георгия Товстоногова. В первый день, придя на работу, новоиспеченный главреж обнаружил, что двери театра закрыты, и, не раздумывая, влез… через окно. Секретарша директора оторопела, когда в комнату с подоконника спрыгнул молодой человек и отрекомендовался по своей новой должности. Кстати, набирая новых людей в труппу, он увидел в Школе-студии МХАТ в выпускном спектакле талантливого парня — Владимира Высоцкого, позвал его к себе, но тот решил остаться в Москве. Что не помешало обоим сохранить дружеские отношения.

Влез в окно, потом отбился от завистников — и все на лету, непринужденно, кому повезет, у того и петух снесет — даже ухватился за чужую роль. Быкова вызвали на «Ленфильм» на пробы к картине «Наш корреспондент», которую собирался снимать Анатолий Граник, — кто-то перепутал Ролана с Алексеем Быковым, которого, собственно, и ждали. Воспользовавшись ситуацией, хитрец быстро разыграл сценку: нашел подходящий костюм, попросил у кого-то маникюрные ножницы и, войдя в комнату киногруппы, представился телефонным мастером. Тут же раскрутил аппарат и, небрежно бросив, что у него обед, направился к выходу. Возмущенный режиссер стал требовать, чтобы «мастер» немедленно собрал телефон, и тут, вероятно, увидев смеющийся быковский глаз, расхохотался. Самозванца утвердили без проб, история моментально разнеслась по студии, и, не успев покинуть ее стен, Быков получил еще несколько предложений сниматься.

«Во мне играет легкий пламень», — написал он много лет спустя. На этот легкий пламень, пушкинский, моцартовский, все с радостью летели. «Пришел, увидел, победил». Правда, будучи на очередных съемках, он, идя по улице, свалился в обморок — обострилась язва, а почувствовав толчок чьего-то сапога в бок, открыл глаза, увидел милиционера и прошептал: «Скорую…» Но отлежался и помчался дальше, так было и потом: больница — досадное недоразумение, подножка на пути вперед, скорее, скорее из нее! Быков даже написал сам на себя эпиграмму (переиначив известные строки): «И жить торопится, / И чувствует: спешит». Вот, примчавшись утром на «Красной стреле» из Москвы в Ленинград, где снимался у Алексея Германа в картине «Проверка на дорогах», Быков спешил к режиссеру, чтобы выложить свои идеи по поводу роли. Герман еще спал, потом гулял с собакой, и нетерпеливый Быков взвивался от такого «барства», точнее от разности «температур».

Елена Санаева:

«Знаете, когда Ролан впервые отдохнул? Когда у него случился инфаркт. После больницы отбыл два срока в санатории, и мы с ним и с сыном Пашей поехали в Сортавалу. До той поры у него отпусков не было. А когда он успевал, как говорится, переваривать впечатления и обдумывать замыслы? На ходу. Жил словно не с температурой 36,6, а может, 37,2 — всегда повышенной. Или так скажу: напоминал суперкомпьютер, попросту говоря, быстро соображал».

Он достаточно рано «набрал скорость». Театр, кино, концерты, радио, потом телевидение… По поводу любой работы, будь то даже роль у другого режиссера, у Быкова появлялись пучки, гроздья идей, напоминая фейерверк, когда из каждого огонька вспыхивают новые, из тех — еще, и так далее. И все это почти в режиме нон-стоп.

Но время от времени нужна была возможность отстраниться, спрятаться в тот самый шалаш с дырой в небо из стиха Быкова о детстве. Семья, с актрисой Лидией Князевой и усыновленным ими Олегом, таким «шалашом» никак не становилась — видимо, и темперамент отца, Антона Михайловича, давал о себе знать, и неумение сына выстраивать жизнь вне кино: ску-учно. От собственных распиравших его мыслей и чувств и от страдания за других — а всякие дурь и пошлость не давали ему покоя — позволяли, хоть на время, отвлечься, причем «на бегу», выпивки и «барышни». Вот в перерывах между съемками Быков садился в кафе или ресторане с