– Да, да, ухожу. Чем же тебе Менькович не угодил, Мартин? Он же тебя из траганской темницы вытащил, а ты ему так добром отплатил?

– Вытащил? Так ведь не без дальнего прицела, – проворчал Гура, – Он думал, я для него щенком сопливым буду. Он пальцами щелкнул – а я польку-бабочку танцевать стану. Это я-то! Тау-магистр Мартин Гура, Первый паладин Ордена Нефритового жезла, Магистр Ветра! И мне будет тыкать человек, который реальгар от киновари отличить не может?

– Бывший, Мартин, бывший.

– Что бывший?

– Ты бывший Первый паладин, или ты забыл об этом?

– Паладины не бывают бывшими, – надменно запрокинув голову, Мартин посмотрел на Оболонского сверху вниз, хотя и был ниже его ростом, – И паладины не терпят, когда им указывают.

– Тебя не пускали в дом, тебя игнорировали, – подлил масла в огонь Константин, – Тебе приходилось жить в башне, как какому-нибудь служке, тебя лишали стола и общества. Эта женщина смотрела на тебя, как на неодушевленную вещь. Они не ценили тебя, да, Мартин?

Гура горделиво выпрямился и снисходительно кивнул:

– Ты понимаешь. Мы с тобой понимаем – я не могу им этого простить. Смотри, сейчас они завизжат от страха. Они будут умолять нас пощадить их…

– Только прежде скажи, как зовут твою избранницу, Мартин? Нас не представили, – Константин почтительно склонил голову, женщина в тисках Гуры глядела затравленным зверем.

– Милена, – маг самодовольно окинул добычу взглядом и дотронулся губами до выбившейся из прически прядки светлых волос.

– Госпожа Милена, – Оболонский неторопливо сделал еще два шага, протягивая вперед правую ладонь и склоняясь. Его намерение поцеловать Милене руку было таким явным и уместным, что Гура не заподозрил подвоха.

Дальнейшее случилось так быстро, что мало кто понял, что произошло.

Константин резко дернул на себя женщину, она вырвалась из рук безумного мага и по инерции полетела дальше, упав на землю в двух шагах позади Оболонского. Между тем сам Оболонский прыгнул на Мартина, молниеносно сунув тому в распахнутый в ярости рот нечто небольшое, похожее на кусочек леденца. И пока оба падали на землю, Константин крепко зажимал ладонью рот Гуры, кривясь от боли в прокушенной руке и шипя в ухо противнику:

– А вот теперь самое время узнать, Мартин, есть ли у тебя противоядие. Это чистый яд, без бешенства, без усилителей или замедлителей. Ты помнишь, как скоро он начинает действовать? У тебя всего минут десять, Гура. Потом тебя никто не спасет.

Сказанное не сразу дошло до безумного мага, а когда дошло, дикий, придушенный вопль разбудил окрестности. Гура бился в руках Оболонского с недюжинной силой, извиваясь, как уж, нет, как сотни ужей, скользких, сильных, ловких. Константину едва удавалось удерживать его под собой, но Гура колотил руками и ногами, визжа и пытаясь выплюнуть нечаянно раскушенную пилюлю.

Между тем чары, удерживавшие Меньковича, ослабли. Обессиленный, ничего не соображающий, тот стал медленно клониться вперед, по-прежнему намертво сжимая в кулаке зажженную свечу. Огонь неуклонно приближался к свитым кольцами просмоленным шнурам, разбросанным у его коленей.

Связанные и внезапно обретшие дар речи пленники, стоящие на бочонках с порохом, дружно заголосили, засипели, завизжали. Наконец кто-то из них, не сумев устоять на месте, пошатнулся и привстал на край бочонка, отчего тот опасно накренился. Истошные крики усилились, хотя до этого казалось, что сильнее уж и нельзя. Пленник попытался удержать равновесие, извиваясь всем телом и затягивая петли на шеях двух своих ближайших соседей, пока опора под ним не опрокинулась. Захрипев, мужчина рухнул вниз, лихорадочно болтая ногами. Однако полет его был недолгим. Благодаря своему немалому росту счастливчик встал на ноги, заорал от радости и только тогда обнаружил, что оба его соседа оказались вздернутыми наверх. Спустя еще пару мгновений ужас и паника довершили начатое – стоять на бочонках не остался никто, а ветви клена с трудом удерживали вереницу извивающихся и раскачивающихся тел.

Упал и бледный юноша в конце цепочки. Он потерял сознание еще до того, как Гура проглотил пилюлю. Но этого никто не заметил. Каждый боролся за свою жизнь.

Расцарапанная Милена, давно утратив свою царскую осанку, на карачках проползла по дорожке к Меньковичу и со стоном подхватила падающую свечу. Но было поздно. Огонь занялся, поедая смоляную жертву и весело треща. Милена застыла, в ужасе глядя на пламя и не в силах сдвинуться с места. Рядом с ней в траву рухнул в обмороке Менькович.

Все случилось в считанные секунды.

Никто не заметил, когда появилась помощь. Никто не видел, откуда она взялась. Несколько человек вышли из-за деревьев, как призрачные тени, быстрые, легкие, хладнокровные. Несколько умелых движений отточенным лезвием – и под ноги Порозову упали хрипящие от удушья люди, корчащиеся, надсадно кашляющие. Стефка откинул в сторону горящий клубок просмоленных шнуров и теперь тянул за собой в сторону, подальше от людей и огня, всю вереницу пороховых бочонков. Лукич квохчущей курицей прыгал от одного лежащего на земле висельника к другому, ослабляя веревки и приводя в чувство тех, кто успел потерять сознание.

– Где этот кусок дерьма? Я убью его! – сипел Менькович, приходя в чувство и осоловело вертя головой. В его кулаке неожиданно оказалась зажата сломанная погасшая свеча и мужчина тыкал ею в сторону подъездной дороги как огрызком шпаги. У ног Тадеуша, обхватив растрепанную голову руками и бессмысленно раскачиваясь из стороны в сторону, сидела Милена.

Оболонский коленом в грудь прижал Мартина к земле, но тот и не думал сопротивляться. По мере того, как хаос за пределами двоих противников стихал, в глазах Гуры стала проявляться осмысленность. Маг скосил глаза в сторону, заметил ведьмаков, нахмурился…

– А как они сюда прошли? Я же…, – перевел глаза на нависшего над ним Оболонского и недоумение еще больше исказило его лицо, – А ты тоже не мог прийти так, чтобы я не заметил. Как ты сюда попал?

– Прошел через потайной ход прямо в башню. В парке ты установил для меня четыре ловушки, но изнутри их снять было нетрудно.

– А-а-а, – недоумение медленно сменялось пониманием. Очень медленно. Мартин походил на человека, разбуженного от глубокого сна. Внезапно глаза его распахнулись в ужасе:

– Яд! Ты отравил меня! О!

Гура вдруг захрипел, кровь прилила к его лицу, руки в панике зашарили по земле, грудь выгнулась колесом, сталкивая прижимающее к земле колено.

– Мне плохо, Ваня, спаси меня! Отрава… она жжет мои кишки!

– У тебя же есть противоядие, – Оболонский внимательно вглядывался в лицо, густо покрытое бисеринками пота.

– Не-ет, – простонал Гура, качая головой из стороны в сторону, – Противоядия я не нашел. Спаси-и-и…

– У нас еще есть минут пять, – жестко сказал Оболонский, сильнее нажимая коленом на грудь и заставляя мага лихорадочно вдыхать раскрытым ртом воздух, – Ты мне все рассказываешь, а я даю тебе противоядие.