…Немало пришлось потрудиться, прежде чем Оболонскому удалось приоткрыть тяжелую, обитую проржавевшим железом дверь. Она оказалась незапертой, зато ее прилично заваливал хлам. При малейшем движении несмазанные петли натужно скрипели, однако шум никого – на удивление – не привлек.

Прежде чем открывать дверь, маг тщательно ощупал ее. Медленно и осторожно дотрагиваясь до рыхлой от древности древесины и шершавого металла, Константин больше полагался на свои амулеты, чем на органы чувств. Впрочем, осязание его не подвело бы в любом случае – он не ощутил ни малейшего проблеска магии, защищающего проход. И это несколько озадачивало: для мага, знающего о грозящей ему опасности, Мартин Гура действовал слишком беспечно и неосторожно. Окажись в таком положении сам Оболонский, он непременно оградил бы свою мастерскую ворохом защитных кругов, исключающих попадание чужака внутрь как через дверь или окна, так и через крышу или подкоп. Так почему же Гура проигнорировал простые правила безопасности? Не ожидал нападения или не подозревал, куда ведет дверь? Или это ловушка?

С трудом протиснувшись в узкую щель, маг оказался в темном подвале. Пахло не просто сыростью и затхлостью, чего можно было ожидать от такого места. Мерзко воняло разложившейся плотью, отчего едва не выворачивало наизнанку.

Оболонский осмотрелся.

У стен неровный каменный пол толстым слоем устилал мусор – деревянные обломки, камни, тряпье. В одном углу были свалены останки внушительного деревянного сундука, поверх которых красовались дырявые корзины, в другом углу – полупустые бесформенные мешки. Именно от них исходил тошнотворный запах.

А в центре подвала, на относительно выровненных и вычищенных каменных плитах красовалась двойная гексаграмма с тщательно вырисованными магическими символами на углах. Линии фигуры были тусклыми, бурыми – явный признак использования крови. Гексаграммой пользовались нечасто, иначе линии были бы куда четче, но это не умаляло ее чудовищного назначения.

В мешках не оказалось человеческих останков, чего опасался Оболонский, однако и того, что там было, хватило, чтобы понять: Мартин Гура забыл значение слова «жалость». И одно Константин теперь знал наверняка и вздохнул с облегчением – похищенных детей здесь нет и не было. А обнаружив клоки сероватой волчьей шерсти, маг понял, откуда взялось бешенство.

Мужчина скользнул по полуистертой кирпичной лестнице наверх, откуда шел неясный подрагивающий свет. Было тихо. Слишком тихо для места, где орудует черный маг, и это настораживало. В воздухе буквально висело неосязаемое, зато ощутимое напряжение – верный признак использования магии где-то неподалеку. И это было ожидаемым. Сейчас Гура должен был готовиться к стычке с ним, Оболонским. Должен был лихорадочно строить круговую оборону, поскольку точного направления нападения знать не мог. Должен был усиленно искать противника, посылая поисковые импульсы все дальше и дальше. Должен был беспокоиться и держаться рядом с тем, что дает ему привычную магическую власть.

Но наверху Гуры не оказалось, как не было и следов неизвестного помощника.

Оболонский вступил в неясный круг света, очерченный пламенем крохотной свечи, и осмотрелся. Здесь Мартин провел не один день, чаще всего и ночевал тоже здесь, о чем говорила узкая смятая постель в углу. Многочисленные полки, явно недавно сколоченные, густо заставлены коробочками, банками, пузырьками. С крюков у потолка свисали связки усохших корней, похожих на дохлых змей, да пушистые метелки трав. На полу валялись мешки, вповалку или друг на друге стояли корзины, короба и сундуки. Потолок со стороны лестницы, ведущей наверх, заметно осыпался, отвалившийся кусок закрыли деревянным щитом, сбитым из корявых, необрезанных досок, и подперли толстым шестом. Уютом или хотя бы порядком в башне и не пахло.

Однако за видимым хаосом прослеживались четкая система – все магические вещи были разложены строго по функциональной принадлежности. Оболонский осторожно обошел напольную пентаграмму, успешно уклонился от отраженного влияния многоугольной магической фигуры, вычерченной на потолке, внимательно рассмотрел книги и записи Мартина, разложенные на одном конце огромного стола. В мастерской мага нашлись и привычные охранные чары, и кое-что посущественнее – заготовки к каким-то непонятным магическим опытам. Но сейчас Константина более всего заинтересовали вещи, аккуратно разложенные на другом конце стола.

Это в студента вбивали в первую очередь, мимоходом подумалось Оболонскому, – порядок следования. Даже простенькие чары требуют наличия определенных инструментов, а уж если этих инструментов больше одного, будь любезен разложить их по мере надобности так, чтобы в процессе волшбы больше на их порядок не отвлекаться. Это было оправдано: иные чары требовали такой необычайной скорости действий, что промедление на один удар сердца могло полностью изменить направление магии. И вообще, точность следования одного действия за другим была существенным компонентом большинства магических ритуалов. Например, добавление ингредиентов в некоторые эликсиры производилось строго по времени, а не по каким-либо внешним признакам. Опоздать на одну секунду могло означать потерю свойств эликсира или изменение их на противоположные. А потому первым делом студент-тауматург учился именно этому – порядку следования. Так он учился запоминать простейшие заклятья, так он учился составлять начальные эликсиры, что в обучении магии было базовым, своеобразным «чистописанием».

Но обратной стороной вбитого в тауматурга навыка к порядку было, увы, раскрытие его замыслов. Знающий человек, увидев, что и как приготовлено, при умении с одного раза мог определить, какие средства собирается использовать его противник.

И для Оболонского не составило особого труда распознать, что задумал Гура. Две серебряные палочки, оплетенные темным человеческим волосом, пустая змеиная кожа, два крупных изумруда, пузырек с кроваво-красной жидкостью и серебристым осадком, еще два невзрачных серых камешка, совершенно безобидных на первый взгляд, щепотка серого порошка, подозрительно напоминающего прах, а Оболонский точно знал, что это так и есть… Сомнений не было, Гура готовил эффектную Драконью песню, старое и мало кому известное китайское заклятье, построенное на смеси зрительных и слуховых галлюцинаций. И надо сказать, заклятье не только эффектное, но и эффективное. Не каждый мастер-тауматург мог совладать с тысячами расползающихся под ногами змей, к тому же голосящих, как сухопутные сирены.

Оболонский разомкнул напольную пентаграмму, на столе поменял местами эликсир и драгоценные камни, но разрушать полностью порядок не стал. Вряд ли у Гуры будет время привести заклятье Драконьей песни в действие – для его запуска требуется по меньшей мере несколько минут, а Константин не намерен был их дать. К тому же самого Гуры здесь не было, а это вполне могло означать, что у него в запасе есть еще не одна заготовка.

Входная дверь оказалась под охранным заклятьем, на снятие которого у Оболонского ушло несколько драгоценных минут. Тенью скользнув в приоткрытую дверь, маг вышел из башни.

По утоптанному песку подъездной дорожки, ровнехонько у широких ступеней, ведущих к парадному входу в господский дом Меньковича, нервно прохаживался Мартин Гура. Его подвижное лицо с впалыми щеками раскраснелось, на тонких губах играла снисходительная улыбка, длинные седые волосы растрепались. Одна рука мага по-хозяйски обнимала талию светловолосой красавицы, в которой Оболонский без колебаний узнал гостью Меньковича и давешнюю пленницу кметов. С момента самой первой встречи женщина заметно подрастеряла свою надменность и высокомерие, ее красивые волосы опять были растрепаны, платье небрежно полурастегнуто, в глазах застыл страх, куда больший того, который она позволила себе показать, привязанная к дереву селянами. Неброский свет высоких масляных фонарей, утыканных вдоль подъездной дороги, разгонял полумрак спускающихся сумерек, но не мог разогнать внезапное замутнение рассудка человека, бродящего по дорожке.