Тем не менее он взялся за дело, велев своим подручным не мешать, и уже скоро старая прислужница могла возвратиться во дворец. Перед уходом она хотела расплатиться, но Симустафа не желал и слышать о деньгах.

— Съест твоя дочь это кушанье — вот и будет мне вознаграждение. А откажется, — значит, мне ничего не причитается.

Намуна отнесла угощение царевне, та попробовала, нашла его восхитительным и съела всё без остатка. Нянька до того обрадовалась успеху своему, что глаза ее засияли, и она опять принялась превозносить до небес любезность, услужливость и мастерство Симустафы.

— Он думал, что готовит для моей дочери, и немедля принялся за работу. Я хотела дать ему сто золотых, но он ничего не взял, сказав, что ему приятно услужить мне.

— И где гнездятся душа и благородство, достойные царевича?{153} — вздохнула Ильсетильсона.

— Где? В теле, от которого не отказался бы сам Сулейман{154}, если бы вновь очутился на земле, но и ему на троне его было бы нелегко сравниться в великодушии с Симустафой, что царствует у себя на кухне.

Царевна отодвинула пустую тарелку и вновь погрузилась в мечты.

— Что такое! — воскликнула Намуна. — Ты наелась и опять за свое? Вместо того, чтобы отвлечься от печали и принять халифа с улыбкою так, чтобы порадовать его и утешить?

— Дорогая Намуна, — ответила девушка, — я ничего не могу с собою поделать. У меня сердце щемит.

— Верно, верно. А всё потому, что на сердце у тебя тайна, она душит тебя, а ты скрываешь ее от меня. От меня, которая любит тебя больше жизни!

— Тайна моя не делает мне чести и потому умрет вместе со мною. И если я сама ее не сохраню, как можно надеяться на кого-то другого?

— С такими рассуждениями и умереть недолго, — возразила мудрая Намуна. — Царевна моя прекрасная! Душа моя — колодец, тайна твоя погрузится на самое дно его и уже никогда не всплывет. К тому же я знаю средство, которое тебе поможет.

— Ах, Намуна! — прервала ее речи дочь халифа. — Моли Всевышнего вместе со мною. Чтобы мне выздороветь, нужно чудо.

— Ладно, когда я узна́ю, о чем речь, мы помолимся о чуде. Всевышний не раз являл чудеса в этих краях: именно сюда пришел первый избранный Им народ, который Он вырвал из рук Фараона египетского{155}. Однако для тебя, царевна, Аллаху не потребуется осушать море и не понадобится такой великий человек, как Муса{156}, Ему достанет и такого скромного орудия, как я, готовая исполнять всё, что Он повелит. Доверься мне, не бойся, я не предам тебя, не разболтаю твою тайну и пойду на любые жертвы ради счастья твоего. Я стара и многое повидала на своем веку, могу дать полезный совет, придумать то, о чем ты в неискушенности своей и помыслить не можешь. Одним словом, я не отстану, пока ты не вложишь в грудь мою причину печали, что губит тебя во цвете лет.

— Ох, Намуна моя, Намуна, — вздохнула царевна. — Смущение не дает мне разомкнуть уста, а доверие к тебе заставляет открыться. Ты не хуже меня знаешь настоящую причину недуга моего. Я могла бы даже сказать, что ты сама ему виной, если бы не понимала, что за ним стоит моя неумолимая судьба. Я влюблена, влюблена безумно. Всё способствовало моему чувству: ты, Намуна, жены отца моего, сам халиф и даже мои сны, в которых дважды являлся мне он… А теперь сама скажи, коли осмелишься, кого я люблю? Скажи, кто тот единственный мужчина, ради которого дочь повелителя правоверных и царя всех царей хочет жить, без которого белый свет ей немил? Прости, коли сможешь, мое умопомрачение и проси прощения за то, что довела меня до него своими бесконечными рассказами и похвалами.

— Ты видела его во сне? — встревожилась Намуна. — Надо удостовериться, что то был именно он. Он походил на ангела, который угостил шербетом Великого Пророка нашего, когда Мухаммад достиг Седьмого Неба?{157} Ты помнишь, как он выглядел?

— Да, но я не могу его описать, — призналась Ильсетильсона. — Я была восхищена его чарующим ликом и очень смущена. Ведь он склонился к ногам моим, клялся в любви, уверял, что никого, кроме меня, не любит. Но я точно знаю, что мне дважды приснился один и тот же человек. Я его узнаю, если увижу, но не в силах ни описать, ни забыть. Одним словом, Намуна, в то время как многие государи Востока один за другим домогаются моей руки и получают отказ из уст отца моего халифа, предмет поклонения и честолюбия стольких властителей видит счастье свое в том, чтобы соединиться на всю жизнь с…

— Симустафой, — произнесла старушка. — Называй смело его имя, оно само звучит как похвала. На свете много корон, но, даже если все они увенчают голову Симустафы, каждая из них будет на подобающем месте. Царей на земле сотни, а Симустафа один.

— Берегись, Намуна, кончится тем, что ты вовсе меня погубишь.

— Я? Моя дорогая царевна, я люблю тебя больше жизни и не позволю Ангелу смерти закрыть глаза мои, пока они не полюбуются на твое счастье. Давай вместе пойдем к Симустафе, и если ты узнаешь в нем того, кто дважды являлся тебе во сне, значит, ты предназначена ему самой судьбой и приговор ее бесповоротен, а я немедленно стану орудием в ее руках.

— Как же я встречусь с ним, не выдав себя? — засомневалась Ильсетильсона.

— Положись на меня, — ответила старушка. — Спи спокойно нынче ночью, пусть сон освежит розы твоих щечек, окрасит уста твои алым цветом. Завтра, и ни минутой позже, ты увидишь своего возлюбленного и поймешь, его ли обещали тебе чарующие сны. У меня есть всё, чтобы услужить тебе и устроить вашу встречу так, чтобы ты не испытала ни смущения, ни стыда.

Ильсетильсона, немного успокоившись, легла в постель.

Рано утром нянька поспешила в трактир.

— Я пришла вознаградить тебя за вчерашнее кушанье: от него не осталось ни крошки, так что ты должен быть доволен. Однако, прекрасный юноша, что ты дашь мне, если узнаешь самую желанную для мужчины твоих лет новость?