Некогда стенать и жаловаться, пойдем, доченька, пора.

Влюбленные разомкнули руки. Царевна постаралась успокоиться, чтобы и следа волнений не осталось на ее лице, и присоединилась к своим рабыням. Она возвращалась во дворец, поддерживая себя мечтой о новой встрече с дорогим ее сердцу Симустафой.

Халиф с нетерпением ждал дочь, и, как только главный евнух доложил, что царевна во дворце, государь поспешил ей навстречу, дабы узнать из ее собственных уст, как ей понравились город и баня.

Ильсетильсона заверила отца, что прогулка и разнообразие товаров, которые она видела в лавках, доставили ей огромное удовольствие. Халиф нашел, что глаза девушки заблестели, а щеки окрасились румянцем и выглядит она гораздо лучше, чем накануне. Царь остался доволен собственной покладистостью и тем, что позволил дочери развлечься на улицах Багдада. Жена его Зобеида также порадовалась тому, что дочь избавилась от тоски, губившей и душу девушки, и тело.

Они решили, что Ильсетильсона отдохнет два дня, а затем снова отправится в Багдад на поиски развлечений и для поправки здоровья. Глашатаям приказали предупредить народ о намерениях халифа.

— Ах, Намуна, целых два дня — это мучительно долго, — посетовала царевна. — Вообрази, до чего тяжело мне жить вдали от Симустафы!

— Отдай их мне, и они промчатся незаметно! — ответила Намуна.

— И как бы ты убила это время?

— Одну половину я бы проспала, а вторую — ела, пила и радовалась мечтам о скором свидании с моим прекрасным возлюбленным. Хотя какой толк в ваших свиданиях, если вы только и делаете, что хнычете, точно дети малые, или же ведете друг с другом такие серьезные разговоры, что мне то и дело кажется, будто я слышу муфтия. Я не всегда была старухой и, пусть сейчас в это трудно поверить, в свое время знавала любовь. Но вела себя совсем не так. Мы люди веселые, и, глядя на нас, многие считают, что мы ни о чем не думаем, потому как смеемся над тем, над чем другие размышляют. Но, если бы мне когда-нибудь выпало такое счастье, как тебе, уж я бы плакать не стала.

— Ты, Намуна, не была дочерью халифа. Слава отца моего, его положение и любовь ко мне — всё против моей страсти. А мой возлюбленный, который, на мой взгляд, достоин сидеть на троне, всего-навсего…

— Ну что же ты? Договаривай. Да, он всего-навсего трактирщик, но милее его нет на всем белом свете. Люди всех сословий наслаждаются счастьем. Я презираю чванство и самомнение знати и была бы счастлива с прекрасным трактирщиком больше, чем с любым из властителей Востока.

— Намуна, ты сошла с ума.

— Пусть хоть одна из нас смеется, а то этот дворец превратится в дом скорби. Займись собою, иначе будешь плестись по Багдаду словно мертвец ходячий.

Веселая нянька развлекала царевну и сдерживала ее нетерпение. Симустафа скрашивал часы одиночества приготовлениями к новому свиданию, он хотел поразить избранницу своего сердца: серебро и фарфор заменил на золото и драгоценную посуду, придумал самые тонкие угощения, наполнил дом запахом благовоний, приказал навести везде чистоту и порядок. Рабы трудились не покладая рук, и, если бы юноша не опасался вызвать чрезмерное их любопытство, они суетились и хлопотали бы день и ночь.

Два дня миновали. Ильсетильсона вышла из бани во всем блеске своей красоты, которую подчеркивал роскошный и изысканный наряд, и направилась в Багдад в сопровождении всех своих прислужниц.

По пути к дому возлюбленного она заглядывала в каждую лавку. Служанки разбежались кто куда, желая всё рассмотреть и потрогать. И когда царевна сочла, что все ее провожатые увлеклись покупками, она вошла к Симустафе, где, как и прежде, не осталось никого, кроме немого мальчика.

Ранним утром трактирщик сообщил своим слугам, что сегодня дочь халифа выходит в город, и велел им уехать подальше от Багдада, взяв с собой всё, что нужно для обеда. Такой приказ, к которому добавились несколько золотых монет, пришелся его рабам по нраву.

Ильсетильсона проникла через трактир в сад, немой подал знак, и вот уже влюбленные сжимают друг друга в объятьях.

Симустафа собирался угостить дорогую гостью фруктами и прохладительными напитками, но той захотелось осмотреть сад и дом, и каждая комната, в которую она входила, поражала ее своим убранством, ибо отличалась не только роскошью, но и вкусом и изысканностью.

— Сейчас, моя госпожа, я покажу тебе покои, которых еще никто не видел. Я никогда не захожу в них, ибо они предназначены только для той единственной, о которой я мечтаю, хотя даже не смею надеяться, что она когда-нибудь украсит их своим присутствием.

Речи эти взволновали царевну до глубины души. Она никак не могла взять в толк, откуда у трактирщика такое богатство, а эти покои просто потрясли ее своим великолепием, равно как и тем, что они приготовлены именно для нее.

Сразу за дверями открывался зал, пышность которого превосходила всё, что она видела в Багдаде, зал, словно созданный для того, чтобы принять величайшего из царей. В следующей комнате, не менее восхитительной, стояли софы с парчовыми подушками. Ильсетильсона не удержалась от возгласа изумления, а Намуна вытаращила глаза и оглядывалась вокруг разинув рот. От удивления старушка потеряла дар речи и застыла посреди комнаты, боясь к чему-либо прикоснуться.

— Скажи, для кого предназначены эти покои? — промолвила наконец дочь халифа.

— Для самой прекрасной и самой милой царевны на свете, — ответил влюбленный юноша.

— Ах! Пусть Небо и Великий Пророк позволят ей стать их хозяйкой! — воскликнула Ильсетильсона и от волнения лишилась чувств.

Симустафа подхватил ее на руки и отнес на парчовую софу. Вскоре девушка пришла в себя.

— Кто положил меня сюда? — спросила она.

— Я, — ответил Симустафа.

— Он, он, — подтвердила Намуна. — Потому что всё здесь твое, повелевай, ты здесь хозяйка.

— И ты всегда будешь со мною, Симустафа?

— Да, ибо моя жизнь принадлежит тебе.

— Опять церемонии, опять слова! — Намуна направилась к двери. — Пойду-ка я лучше к немому и приготовлю вам угощение.

Влюбленные остались одни, страсть охватила обоих, но они не забыли о долге. Речи их перемежались нежными ласками, обещаниями и уверениями, мечтами и страхами перед непреодолимыми препятствиями, а также слезами, на смену которым вновь приходила надежда. Так протекало их время в отсутствие Намуны.

— Симустафа, дорогой мой! — ласково спросила Ильсетильсона. — У тебя столько сокровищ, ты словно создан для того, чтобы наслаждаться ими. Что