Всего мешков шесть. Я раскрываю первый, быстро перебираю костюмы и перехожу к следующему. Желательно успеть до его возвращения. Я вытаскиваю черный бархатный камзол и фетровую шляпу с изогнутыми полями. Засовываю обратно. В третьем – аккуратно сложенная армейская форма. Возможно, Наоми рассказывала мне, в какой пьесе их использовали, но я забыла. В четвертом мешке чувствуется что-то мягкое. Я вытаскиваю разные юбки, топы с оборками, кружевные платья, шелковые накидки, кашне, галстуки. Вот полицейская фуражка. А в самом низу – дамские полусапожки. Наверняка это из «Вестсайдской истории». Год назад подолы этих юбок развевались под музыку Бернстайна, а сейчас это просто куча тряпья.

Злясь на себя за то, что зря сюда тащилась, я сжимаю сапожки, чтобы засунуть обратно в мешок. Пальцы соскальзывают внутрь одного и натыкаются на что-то шелковое, скрученное, засунутое глубоко в переднюю часть. Что это? Чулки? Шейный платок? Я вытаскиваю, разворачиваю. Вещь оказывается больше, чем я думала. Короткое красное шелковое платье с глубоким вырезом и перламутровыми пуговицами. Я сразу же его узнаю. Платье Никиты, которое Наоми одолжила для репетиции в костюмах, а потом сказала, что оно ей не подошло. Вот, пожалуйста, полицейские все обыскали, а его не нашли.

Я подношу платье к лицу и чувствую слабый аромат лимона. Через секунду замечаю на лифе желтоватое пятно. Поднимаю край – внутри такое же. Слышу шаги и быстро засовываю платье в карман пальто. Остальные костюмы сваливаю обратно в мешок.

Рабочий спускается в яму, протягивает мне кружку с чаем.

– Я вижу, вы уже посмотрели костюмы, – он улыбается. – Есть успехи?

Я отрицательно мотаю головой и начинаю пить чай. Он ароматный и хорошо заварен. Бодрит.

– Я так и думал, – спокойно замечает рабочий. – Вряд ли тут может найтись что-то путное.

Когда я иду к машине, мне хочется обернуть платье вокруг себя, чтобы почувствовать Наоми всей кожей. Но пусть оно остается в кармане. Майкл отправит его на экспертизу.

Окна в моем бывшем доме по-прежнему темные. Я впускаю Берти в машину и отъезжаю. Находка пробуждает во мне проблеск надежды.

Бристоль, 2009

Двадцать один день спустя

Я поспешила сообщить Эду о пропавших кораллах. Наверняка он воспримет это так же, как и я: значит, она планировала свой уход и взяла с собой то, что было ей дорого. Мальчику сейчас нужны положительные эмоции.

В мобильном Эда сработал автоответчик, и я набрала номер офиса. Ответила миссис Чибанда. Сказала, что сейчас его приведет, но ходила, как мне показалось, целый час.

Наконец я услышала шаги.

– Привет, мама.

– Как ты себя чувствуешь, дорогой?

– Зачем ты звонишь?

– Прошло больше недели. Вот, решила узнать, как у тебя дела.

Эд не ответил, но в трубке был слышен его вздох.

– Я знаю, если бы что-то случилось, то мне бы сообщили, но все же…

– Мама, оставь меня в покое.

Я закрыла глаза. После исчезновения Наоми звуки для меня стали громче. От них все внутри болит, как будто кожа стала тоньше. Не надо было звонить Эду.

– Мы все время думаем о тебе, – сказала я и тут же пожалела, потому что знала: ему это не понравится.

– Как положено.

– Что ты имеешь в виду?

Нет, зря я затеяла этот разговор.

– А то, что вам положено думать обо мне, вот вы и думаете, – ответил он. – Прежде ты мне только наставления читала.

Я помолчала пару секунд и начала снова:

– Знаешь, почему я тебе позвонила? Пропало ожерелье Наоми. То, что с кораллами.

– Какое ожерелье? – спросил он без интереса.

– Ну, с маленькими оранжевыми штучками.

– И что?

– Она, наверное, взяла его с собой. Значит, ушла сама, ее не похищали.

– Боже, мама! Возможно, она его потеряла или кому-то отдала.

– Но это бабушкин подарок.

– Тем более. Ты ее не знаешь, мама. Ты вообще ни черта не знаешь.

Попрощавшись и дождавшись, когда он отсоединится, я заходила туда-сюда по кухне. Его слова жгли мне ухо. Ну чего я добилась этим звонком? Каких положительных эмоций? Немного подумав, я набрала номер Шен. После посещения полицейского участка мы еще не разговаривали.

– Джен, здравствуй. Я как раз собиралась позвонить тебе сегодня.

Я не успела ответить, как она весело продолжила:

– Сейчас такая кутерьма. Готовимся к Рождеству.

Я опешила. Какое Рождество? Я о нем совсем забыла. Не помню, когда в последний раз ходила в магазин.

– Как ты?

– Ничего. Тут одна вещь обнаружилась, обнадеживающая, и я решила ненадолго заехать к тебе.

Мне захотелось увидеть ее улыбку, когда я расскажу ей о пропаже ожерелья. А потом она меня обнимет и скажет, что всегда знала – все будет в порядке.

– Хочешь, я заеду к тебе?

– Нет. Мне нужно куда-нибудь выйти, а то я все время сижу дома.

Я приняла душ, надела чистые джинсы и новую рубашку. Даже подкрасилась. Потом посмотрела в зеркало, увидела, как пудра с помадой выглядят на моем худом бледном лице, и все смыла. В машине включила приемник – передавали новости. Я особенно не прислушивалась, но вдруг спокойный и размеренный голос ведущего произнес ее имя. «…Она пропала три недели назад; поиски продолжаются. Все аэропорты…» Я быстро выключила приемник, а потом долго приходила в себя. Хорошо, что в этот момент на дороге не было машин.

Шен открыла дверь и сразу заключила меня в объятия.

– Я жутко переживаю, что так ужасно вела себя тогда в полиции. Извини.

Она увлекла меня в гостиную. Мы сели.

– Ты похудела, Дженни. Я так рада тебя видеть!

– Представляешь, Наоми взяла с собой ожерелье, – объявила я без предисловий. – Вчера я вдруг снова взялась осматривать ее комнату и смотрю – в шкатулке…

На кухне загремела посуда, и Шен крикнула в открытую дверь:

– Ник, свари нам с Дженни кофе! Покрепче.

– Хорошо! – крикнула в ответ Никита.

Шен повернулась ко мне.

– Ей сейчас тяжело.

Я кивнула, не понимая, как может быть тяжело этой девочке, которая здесь, рядом, на кухне, спокойно варит кофе. Которая продолжает жить своей нормальной жизнью. А Наоми сейчас неизвестно где и с кем. Впрочем, Никита в этом не виновата.

– Да, – продолжила Шен, – она мучается. Ей следовало раньше рассказать нам о Наоми и том парне. – Я молчала, и она замолкла тоже. Потом улыбнулась и взяла мою руку. – Так что ты сказала насчет ожерелья в шкатулке?

Я улыбнулась в ответ.