Место я запомнила настолько хорошо, что узнаю его почти мгновенно. Наверное, этот поворот и лесная дорога как-то автоматически отложились в моей памяти. Я ставлю машину там же, где и Майкл. Выхожу. К счастью, дождь прекратился, но в лицо дует сырой ветер. Я бреду по вязкой дороге и размышляю. Берти идет рядом. А не вернуться ли мне в машину, поехать в Торнбери и найти там какое-нибудь небольшое кафе? Сейчас как раз середина дня. Посижу с сэндвичем и кофе, понаблюдаю за жизнью, которую ведут все нормальные люди, притворюсь, что и я такая же и мне не нужно идти в ту рощу, где год назад некий человек бросил машину, в которой увез мою дочь. Не нужно искать что-то, что помогло бы его найти.

Мои ноги, оскальзываясь в грязи, по-прежнему несут меня к тому месту. Прошел год, но тут ничто не изменилось – та же самая роща. Я не сразу решаюсь войти в полумрак. Поляну, где стоял фургончик, несложно определить по обгорелому дереву. Берти бегает вокруг, обнюхивает корни. Приглядевшись, я обнаруживаю, что кое-что здесь все же изменилось. Два дерева повалены. Наверное, после зимних бурь. Запах свежей земли возбуждает Берти, он пробует ее разрыть.

Я начинаю копать в том месте, где стоял фургончик. Раздвигаю лопатой опавшие листья и рою в одном месте, потом в другом. Надеюсь найти перчатку, которую он случайно обронил, или еще что-нибудь. Снова пошел дождь, но я работаю, не обращая внимания. Останавливаюсь на пару минут передохнуть и продолжаю.

Иногда лопата ударяет о камень или битое стекло. Но вот Берти залаял. Я поднимаю голову, вижу в его зубах что-то белое. Кость. Ребро ягненка или олененка. Следом Берти находит предмет побольше. Длинный овальный череп травоядного животного с хорошо сохранившимися коренными зубами.

Я устало приседаю на корточки. Майкл был прав. Не в том месте я взялась искать. Тут ничего нет. Разве что вот эти кости. Надо бы поднапрячь мозги и подумать, где может быть какая-то зацепка.

Бристоль, 2009

Двадцать дней спустя

С Тэдом мы практически не разговаривали. Нам нечего было сказать друг другу. Эд в реабилитационном центре, а Тео почти все время проводил в школьной художественной мастерской. Возвращался усталый и немногословный. Смотрел на меня, как будто хотел что-то сказать, но не мог. А я не пыталась ему помочь, потому что говорить не было сил.

На работе, во врачебном кабинете, нужно было притворяться, что у меня все в порядке. Я принимала пациентов, разбиралась с их проблемами. Правда, не улыбалась, но свои обязанности выполняла добросовестно. Измеряла артериальное давление, щупала живот, изучала кожную сыпь, прослушивала, заполняла бланки, выписывала рецепты. Отсутствие Наоми здесь почти не ощущалось, и создавалась иллюзия, что вообще ничего не случилось. Я думала, что так будет всегда, но ошибалась.

Джейд не была записана ко мне на сегодня, но, видимо, миссис Прайс уговорила Джо впустить их в перерыве между пациентами. Девочка робко вошла, держа перед собой небольшой букетик. Сзади мать. Джейд была худенькой, но посвежевшей. Синяки исчезли. На голове розовая вязаная шапочка, чтобы скрыть отсутствие волос. С начала ее лечения прошло пять недель.

Я заставила себя улыбнуться. Мы поздоровались.

– Вот, решили зайти навестить вас.

Миссис Прайс села, Джейд торопливо сунула мне цветы и смущенно спрятала лицо в шерстяную кофту матери.

У меня запершило в горле.

– Мы вам очень сочувствуем, – хрипло произнесла миссис Прайс. – Сами чуть не потеряли ребенка. Знаем, каково это.

Я встала, прижала девочку к себе.

– Спасибо тебе, милая Джейд. Поправляйся, пожалуйста, и пусть у тебя все будет хорошо.

После их ухода я постояла пару минут, прислонившись спиной к двери, потом опустилась на пол. Цветы рассыпались рядом. Моя голова склонилась к коленям так низко, что я ощущала запах хлорки и видела маленькие трещинки на выцветшем линолеуме. Но такое состояние длилось недолго. Вскоре я начала непроизвольно дергаться и стонать, как стонет от боли раненое животное. Потребовалось много усилий, чтобы заставить себя встать. Я достала несколько салфеток и прижимала их к лицу, пока оно не стало сухим. Возвращаться на работу было безумием, как и надеяться, что я смогу выдержать.

У меня не было сил ни на что. Хотелось добраться до дома, свернуться на кровати и лежать в темноте. Хотелось перестать дышать.

Я сидела за столом, сдерживая судорожные вздохи. Потом позвонила Джо и попросила сказать ожидающим пациентам, что у меня срочный вызов, и вышла через заднюю дверь.

Не помню, как долго я так просидела. Джо принесла мне чашку чая, быстро обняла и сказала, что Фрэнк примет моих оставшихся пациентов. Потом ушла, оставив меня одну.

В комнате постепенно темнело. Мир сжался до размеров моей руки на столе. Двадцать дней назад Наоми вышла из кухни, и все это время меня ни на долю секунды не покидали видения. Она лежит связанная, в разорванной одежде, вся в крови, корчась от боли. Она мертвая в пластиковом мешке брошена у дороги или похоронена в неглубокой могиле. Я закрыла глаза, пытаясь вспомнить что-нибудь веселое, чтобы вытеснить эти видения, как мы отмечали премьеру ее спектакля, оживленные разговоры у нас на кухне. И тут вдруг она возникла передо мной как живая, будто я видела ее воочию: Наоми в черном костюме из сцены гибели Тони в «Вестсайдской истории» стоит у плиты, поставив ступню на спину Берти, внимательно вглядываясь в окно, за которым ничего не было видно, одна чернота. Я перевела взгляд на ее лицо и увидела, что ее рот скривился в странной улыбке. Она улыбалась не нам, не себе, а кому-то другому, находящемуся в ее мыслях. И была в этот момент совсем другой – старше, тверже характером. Какой я ее никогда не видела. Меня на секунду охватила невыразимая тревога, но тут к ней подошел Тео, сказал что-то, и она засмеялась, снова став прежней. Я больше не вспоминала эту сцену. И вот сейчас, в своем врачебном кабинете, осознала: та ее улыбка что-то значила. Что-то очень важное для расследования.

Наконец я покинула темный и холодный кабинет и через некоторое время очутилась в комнате Наоми. В ней было тепло, потому что я проводила здесь большинство вечеров и не выключала радиатор. Мне казалось, что мельчайшие частицы ее кожи и волос по-прежнему витают в воздухе и касаются моего лица и рук. Подолгу сидя неподвижно, я надеялась их ощутить.

Мне страшно захотелось, чтобы та ее улыбка означала, что Наоми планировала свой уход. Даже если она сознавала, что этим причинит нам боль, и даже если этого хотела. Это не имело никакого значения, потому что из этого следовало: Наоми в безопасности.

Ее комнату уже обыскали полицейские под руководством Майкла. Но я взялась за это снова. Потому что, если она собиралась уйти, то здесь мог остаться какой-то намек: куртка в гардеробе, школьные юбки. Я порылась в карманах ее одежды. Ничего. Туфли аккуратно поставлены в ряд: зеленые лодочки, кроссовки, шлепанцы. Я проверила все. Пусто. Открыла комод, засунула руку под пуловеры и кофты. Ничего. Криминалисты поменяли местами предметы на каминной полке, но ничего не исчезло: фотографии в рамках, фарфоровая лошадь, засушенные осенние листья, шкатулка с украшениями.