Жалко, конечно Нинку. Попользовался хорошей бабой и слинялне попрощавшись. Хотя это еще посмотреть, кто кем попользовался. Будет ей чтовспомнить до самой пенсии.

Вот с Инной хуже. Она должна вернуться 24-го, а сегодня уже…Собственно, какое? Все еще девятнадцатое мая? Он прищурился на яркий свет,льющийся из окна. Нет, уже двадцатое. Сколько же часов он провалялся безсознания?

Вчера вечером они с Дроновым, как два идиота, попались вэлементарный капкан. Тихая мышка Алина обвела их вокруг пальца, а зажмуренныйИлья Петрович ей ловко подыграл. Не было там в подвале никакой Анны, это ясно.

В капкане они проторчали довольно долго, уже не хваталокислорода, по всему телу выступила противная испарина. «Кранты, задохнемся»,сказал Дронов. Но тут под потолком раздалось какое-то легкое шипение, воздухпрозрачно колыхнулся, и Роберт ощутил знакомый запах. Большое спасибо, нюхалиуже – точно так же пах влетевший в окно патрон.

Оба, наученные опытом, заткнули носы, а Сергей еще и прикрылрот мокрой от пота рубашкой.

Но через секунду Роберт одумался.

– Пускай усыпляют, – сказал он. – Значит, еще не конец. Дышиносом, Рэмбо. Какой у нас выбор? Sleep tight[4].

На этом воспоминания, само собой, заканчивались. Дальше шлитолько сны – длинные, тягостные, монотонные, как и положено сновидениямхимического происхождения. Тогда, в кузьминской квартире, то ли надышалисьменьше, то ли состав был несколько другой, но очнулись быстро. А сейчас вон всетело затекло, и на дворе уже утро, а пожалуй, что и день – вон как ленивосветит солнце.

Что же все-таки снилось?

Какой-то голос всё время задавал вопросы. Другой, смутнознакомый, на них отвечал. Каждое слово гулко отдавалось в черепе. Разговор былнескончаемый, мучительный, а о чем – не вспомнить.

Роберт снова потер глаза, надеясь, что туман рассеется.

Нет, не рассеялся, но – поразительная вещь – ногти оказалиськоротко подстрижены. А были длинные и не очень чистые, это он хорошо помнил.Вот этот, на указательном, обломался, когда он в Чернопосадском лез на стену. Атеперь в полном порядке.

Ну и сервис у них тут, сыронизировал Дарновский дляхрабрости, аж с маникюрчиком.

Тихонько скрипнула дверь. Вошел человек, но сквозь туман нилица, ни одежды было не разглядеть – кто-то снизу и посередине темный, аверхушка белая. Надо полагать, седой.

– Ну вот мы и проснулись, – весело сказал странно знакомыйголос, хотя Роберт был уверен, что слышит его впервые. – Капельница нам большене нужна. Сейчас свежего кофейку, бодрящую микстурку и будем как новенькие.

Подошел к кровати, сел.

Сильно сощурившись, Роберт разглядел умное морщинистое лицо,аккуратно расчесанные седины.

– Где я? Вы кто?

– Вы находитесь в Санатории. Да-да, в том самом. А яполковник Васильев, Александр Александрович.

Старый! Вот это наверно кто. Тот самый, которого мысленнопоминал самоубийца Леха.

Легкие шаги, мелодичное позвякивание, аромат кофе. В убогоеполе зрения Дарновского вплыла стройная женщина в белом.

– Спасибо, Люсенька. Поставьте сюда. Капельницу, пожалуйста.

Быстрые пальцы поколдовали над Робертовым локтем – что-топотянули, что-то помазали, да еще, похоже, и припудрили.

– Что-нибудь еще, Александр Александрович?

– Одежда здесь? Ага. Тогда все. А вы, Роберт Лукич, выпейтевот это – поможет избавиться от остаточных явлений.

Дарновский охотно потянулся к стакану. Избавиться отостаточных явлений ужасно хотелось, особенно от чертова тумана. Посмотреть бы вглаза товарищу полковнику.

Он выпил отдающую ментолом микстуру до последней капли.Голова, действительно, прояснилась. Зрение – увы.

– Что у меня с глазами? – спросил Роберт. – Дайте мои очки.

– Очки в нагрудном кармане вашей куртки, куртка висит вонтам, на стуле. Только окуляры вам не помогут. Вам закапали атропин –обследовали глазное дно. Зрение довольно приличное, беспокоиться совершенно нео чем. Небольшая близорукость. Если захотите, можно подкорректировать. У насхорошие отношения с Центром микрохирургии глаза профессора Федорова, устроимбез очереди.

Проклятье, как некстати, подумал было Дарновский, а потомвспомнил профессора Илью Петровича. Врет полковник про глазное дно. Простогебешники знают про Дар. Вот и закапали атропина, чтоб в их мысли заглянуть немог.

– Вы любите черный, крепкий, арабика, с тремя ложкамисахара, – не спросил, а как бы припомнил Александр Александрович.

– Откуда вы знаете?

Возникла дикая мысль: они арестовали и допросили Инну,больше узнать такие подробности им было не от кого. Бред! Про что допросили,про кофе?

– Я про вас всё знаю.

– От кого?

– От вас, Роберт Лукич. Вы же сами мне все и рассказали вовремя наших бесед.

Дарновский заморгал.

– Разве мы с вами встречались? Что-то не припомню.

Васильев засмеялся, но не издевательски, а добродушно.

– Много-много раз. Вы просто запамятовали. Вам, должно быть,кажется, что вы проспали несколько часов, а на самом деле вы у нас гостите ужедавненько.

Значит, это были не сны – про вопросы, про гулко отдающиесяв черепе ответы…

– Вы допрашивали меня, накачав какой-то дрянью, котораяподавляет волю?

– Не только волю. Что не менее существенно, этот препаратстирает в подкорке все воспоминания о допросе, кроме самых рудиментарных. Язнаю про вас всё. Абсолютно всё. И то, что нас интересовало с профессиональнойточки зрения, и то, что нам понадобилось просто для изучения вашей личности.Хотите расскажу, как звали вашу детсадовскую пассию? Мила Брусникина. А вашуматушку к почтенному Рафаилу Сигизмундовичу вы ревнуете совершенно напрасно.Ваши эротические кошмары на сей счет безосновательны. Три года назад РафаилаСигизмундовича оперировали по поводу рака простаты, и теперь у них с ЛидиейЛьвовной отношения чисто платонические.

Здесь Роберт пожалел, что ему, как Дронову, не достался дармолниеносного движения. Взять бы сейчас этого лощеного мерзавца за лацканы, даприложить благородными сединами об стенку…