– Мы поженились без свадьбы и гостей – ну, чтобы сэкономить.

Артемиза лукаво подмигнула гостье, словно желая показать, что прекрасно понимает причину, которая вынудила пару поспешить в мэрию и в церковь.

– Вы ошибаетесь, мадам Тибо, – пробормотала девушка. – Я не беременна!

Столь прямой ответ озадачил собеседницу, и та решила, что Сидони обиделась.

– Я всего лишь пошутила! Ну не все же время вам плакать! Не вздумайте на меня дуться, Сидони, и зовите меня по имени. Раз уж я кормлю вашего Калеба – это, знаете ли, сближает!

Сидони печальной улыбкой выразила согласие. Она ощущала себя в безопасности в этой просторной комнате, где было тепло и аппетитно пахло супом. В последнее время девушка постоянно мерзла, даже возле печки. Перед глазами у Сидони то и дело возникали жуткие картины: мать в сосновом гробу – бледная, с истончившимися чертами лица, красивые каштановые волосы заплетены в косы и уложены короной надо лбом; отец с лицом в страшных, темных разводах и странным оскалом, одетый в выходной костюм…

– До сих пор не могу поверить, – пробормотала Сидони. – Это тяжело, Артемиза, очень тяжело – в один день лишиться отца и матери! А ведь они могли бы прожить еще много долгих лет!

– Святые небеса! На церемонии наш кюре правильно сказал: Шамплен наложил на себя руки в беспамятстве – в таком он был отчаянии. Оно и понятно! Только обрадовался рождению сына-крепыша, и супруга будто бы начала поправляться, а потом вдруг угасла в одну ночь! А, наш Калеб насытился! Хотите его подержать?

И она протянула девушке младенца. После секундного колебания Сидони взяла малыша. Она держала его вертикально, прижимая к плечу и поддерживая головку ладонью.

– Он хорошенький, – сказала Сидони.

– Конечно, хорошенький! – отвечала соседка, аккуратно застегивая блузку и шерстяной жилет. – И передайте еще раз Жасент, что деньги мне не нужны. Я женщина честная и делаю это из уважения к вашей матушке. Таких, как Альберта, еще поискать!

С трудом сдерживая слезы, Сидони кивнула. Было отчего прийти в отчаяние – собственная жизнь представлялась ей нелепой и пресной, без надежды на какие-то перемены. Ей не хотелось ни возвращаться в Сент-Эдвидж, ни даже открывать магазин и выполнять заказы. Если у нее еще хватало сил ходить, дышать, пить чай – то только потому, что вернулся Лорик. Яснее, чем когда-либо, Сидони осознавала, что брат – единственный, ради кого она должна жить, или, скорее, выжить. Она даже примирилась с присутствием Доры, представлявшейся ей барьером между ней и братом-близнецом, – но почти не говорила с ней. Эгоистичная и надменная, Сидони терпела эту самозванку, которая, по ее мнению, подчеркивала ее собственную нравственную и телесную чистоту.

Сидони пошла бы на все, даже на сделку с дьяволом, лишь бы остаться на ферме и упиваться голосом Лорика, его порывистыми движениями, его зачастую так по-детски выражаемым горем. Вчера вечером, перед тем, как подняться в спальню, он обнял ее и поцеловал в лоб. И, прильнув к его груди, к своему невыразимому ужасу, Сидони ощутила, как в ней пробуждается желание…

– Хотите чаю? – предложила Артемиза, заинтригованная тем, что юная соседка так у нее задержалась. – У меня остался ломоть пирога с орехом пекан, я вас угощу!

– Чаю выпью охотно, но есть я не могу уже давно…

– Аппетит к вам вернется, и хорошо, если бы поскорее! Вы совсем исхудали. Вот увидите, супруг сумеет вас утешить, только на это нужно время. Я рассмотрела его в церкви – симпатичный мужчина!

Сидони умолкла, даже не потрудившись поблагодарить соседку за комплимент. Она уложила младенца в колыбель, которую, прикрыв куском брезента, в сильный снегопад перенесли из одного дома в другой.

В кухне фермы Тибо стало тихо. Груднички спали: Калебу было от роду всего четыре дня, малышке Цезарин – восемь месяцев. В скором времени Жактанс, снабжавший дровами всю деревню, должен был вернуться с сыновьями. Женщины выпили по глотку джина, потом разлили в стаканы еще понемногу – и, не без помощи спиртного, разговор потек более оживленно.

– Каждый раз, когда я об этом думаю, – а это случается, стоит мне только глянуть в сторону вашего дома, – начала Артемиза, – я говорю себе: «Надо же, сколько бед свалилось им на голову, да каких!» Началось с бедняжки Эммы. Умереть в столь юном возрасте, да еще такой странной смертью!

– Да, конечно, но только Эмма сама во многом виновата. Она «обожгла себе крылья», как сказал наш старый кюре, когда узнал, как именно она умерла.

– А все этот мерзавец доктор Мюррей! Правильно сделал, что повесился в тюрьме! О, простите, ваш отец ведь тоже…

– Не извиняйтесь, все равно ничего уже не изменишь.

– Бог мой! Вот уж правда, беда не приходит одна! Ваша племянница, Анатали… Выходит, Эмма родила ее, когда была еще совсем юной. Заметьте, будь она замужем, никто бы и слова не сказал. Раньше девушки венчались в пятнадцать лет – и в наших краях, и везде. Ваша матушка однажды в воскресенье заходила ко мне с девочкой. Малышка такая хорошенькая, и, представьте, даже поцеловала меня! Как это странно – оставить своего младенца на попечение чужим людям. Альберта рассказывала, что девочка воспитывалась в одной семье в Сент-Жан-дʼАрке и с ней дурно обращались.

– Эмме, наверное, было ужасно стыдно, что все так получилось! – вздохнула Сидони.

– А отец девочки? Вы знаете, кто он?

– Нет. Откуда мы можем знать? И, если честно, это не имеет значения. Мы любим нашу племянницу, кем бы ни был ее отец.

Артемиза как-то странно посмотрела на гостью, и взгляд этот озадачил бы Сидони, если бы она его заметила. Но в это время девушка глядела в окно, за которым густо падал снег.

– Скоро нас совсем засыплет, – проговорила она. – Журден хотел сегодня вечером приехать на ферму и остаться на ночь, но теперь не сможет.

– А вот это жаль…

– Артемиза, – начала Сидони, путаясь в словах, – могу я задать вам вопрос? Очень нескромный, на который при обычных обстоятельствах я бы не осмелилась? Какой крепкий у вас джин – я уже плохо соображаю, где я и о чем болтаю!

– Спрашивайте, раз уж начали! Меня тоже порядком разморило.

– Вам было очень больно – ну, в первый раз? Вы понимаете, я говорю о первой брачной ночи.

Этого Артемиза уж точно не ожидала. Пару мгновений она смотрела на Сидони, широко распахнув от удивления глаза, потом расхохоталась. Щеки у нее порозовели от смущения.

– Придумали, о чем спросить!

– Я бы не посмела заговорить об этом с мамой, а Жасент считает, что не так уж часто это причиняет женщине боль. Вот я и решила еще порасспрашивать и даже завела об этом разговор с одной клиенткой в Робервале…

– Так вам, моя бедная девочка, пришлось помучиться? Не переживайте, у некоторых женщин такое бывает. Мне было больно – и очень! – так что я потом рыдала, не могла остановиться. Жактанс, помню, расстроился. Чувствовал себя виноватым, всё старался меня утешить. Я-то просила, чтобы он перестал, да он словно с ума спятил и все ж таки свое дело сделал. Святые небеса! Вы заставляете меня произносить такое, о чем вслух не говорят, особенно с теми, с кем едва знаком. Вы-то, конечно, выросли у меня на глазах, но за все эти годы мы и словом лишним не перекинулись, только «здравствуйте!» и «до свиданья!». Вашу старшую сестру я знаю лучше.