Ушакову пошло уже за пятьдесят, но он не чувствовал даже первых вестников старости. Наоборот, ему казалось, что наступает какое-то особенное время, когда все его способности раскрываются полностью, когда не только надо, но и хочется работать с утра до вечера, жалея лишь о том, что в сутках всего двадцать четыре часа. Долгая жизнь заставила много пережить, много узнать, много подумать. И теперь он должен отдать другим то, что приобрел, и отдать как можно щедрее. Тот, кто дарит наследникам дом или деньги, теряет их и становится беднее, но тот, кто отдает другим свой опыт, свое умение, не теряет ничего, как бы ни был расточителен. На ту широкую арену, на которую приходилось вступить, он вступит уверенно и твердо. Если нужно быть дипломатом, он будет им.

Острые лучи солнца, край которого, как перевернутая вверх килем лодка, показался над морем, ударили в глаза Ушакова. Адмирал с удовольствием почувствовал на своем лице первое теплое дыхание. Порыв ветра прошумел в парусах и затих. Что-то сверкнуло и загорелось ослепительной точкой на стене турецкой крепости. Ушаков так и не мог понять, что это такое. В Турции стекол употребляли мало: окна затягивали материей или делали к ним решетки из камыша.

– Теперь это уже, наверно, наша «Панагия», – сказал капитан Сарандинаки, с нетерпением следивший за входом в пролив.

Легкое судно под всеми парусами, накренившись на правый борт, выскользнуло из пролива и быстро побежало по ленивым утренним волнам.

Ушаков следил за ним, любуясь его быстротой и той ловкостью, с которой им управляли.

«Ну, сейчас все решится», – подумал он. Мысли текли так, как будто бы не было никаких сомнений в том, что султан примет помощь России. Первой задачей после этого, конечно, будет уничтожение французского флота, второй – освобождение от французов населенных греками Ионических островов. Россия не имела баз на Средиземном море, но могла приобрести друзей, а значит, и союзников, порты и гавани которых всегда будут открыты для русских кораблей. Кто же, как не греки, могли быть такими союзниками? Что касалось Мальты, то претензии на нее императора Павла, объявившего себя гроссмейстером Мальтийского ордена, не были безрассуднее таких же претензий Бонапарта. Русскому флоту нужна была опора в Средиземном море так же, как и флоту англичан.

Между тем «Панагия Апотуменгана» подошла к флагманскому кораблю и спустила шлюпку. Через несколько минут на палубу поднялся белокурый офицер, нескладный и длинный, с глазами цвета незабудок, смотревшими сурово и в то же время сентиментально.

– Ну, ну, Тизенгаузен, скорее! – сказал адмирал, когда офицер зашагал по ступеням, которые вели на ют. – Мы заждались вас.

Тизенгаузен заторопился и, споткнувшись на последней ступеньке, подал адмиралу пакет.

– Все благополучно, ваше превосходительство. Его величество султан ждет вас с большим нетерпением.

Прочитав письмо посла, Ушаков сказал:

– Дорогие друзья мои, мы начинаем наш поход. Будем надеяться, что он окажется благополучным и полезным для нашего отечества.

Солнце уже висело ярким блистающим шаром. Последние ночные тени побежали с гор, как испуганный табун, в глубину пролива. Босфор, колыхая взбитую волнами пену, раздвигал перед Ушаковым свои крутые высокие стены.

«А ведь правду сказал Петр Андреич, – вдруг радостно вспомнил адмирал, – в дни испытаний Зубовы и Мордвиновы уходят в тень, ибо ни к чему не пригодны, а люди, преданные отечеству, занимают свое место. Так история внедряет свою нелицеприятную справедливость, отметая все случайное».

«Святой Павел» разрезал своим форштевнем первые струи Босфора. Солнце еще не проникло вглубь пролива, и корабль вошел в синеватую прозрачную тень высоких берегов, покрытых густыми рощами и садами. Верхние паруса были ярко освещены и летели над кораблями, словно косяк сильных крепкогрудых птиц во время перелета. Пролив был погружен в глубокий предутренней сон.

Адмирал оглянулся на следовавшую за ним эскадру и, прищурясь, оглядел турецкие берега. Корабли приближались к крепости.

– Салют! – скомандовал Балашову адмирал.

Залп корабельных пушек оглушительно прогремел в узком проливе. Тотчас же целые тучи чаек взмыли к небу и заметались от одного берега к другому розовые на солнце и голубоватые у темной воды легкие цапли.

Пролив у Буюк-дере кишел мелкими судами, цвел, как луг, от множества парусов – красных, желтых и голубых с белыми и черными полосами. Каики[14]с изогнутыми носом и кормой, подобные погруженным в воду ковшам, плыли по синей ослепительной глади. Гребцы, в широких шароварах и белых расстегнутых на груди рубахах, пели в такт ударам весел. Голоса поющих сливались с плавным плеском воды. Казалось, что в глубине Босфора гудит невидимый и далекий хор. У каиков были длинные весла с круглыми шишками из свинца на вальках. Когда гребцы отдыхали, рукоятки весел, увлекаемые вниз тяжестью свинцовых шишек, опускались на дно каиков, и ряды лопастей над бортами были похожи на колючие крылья.

На обоих берегах Босфора – европейском и азиатском, у самой воды теснились несметные толпы народа.

Замедлив ход, «Святой Павел» пробирался среди пестрой тесноты лодок и каиков. Все они, встретив флагманский корабль, поворачивали вслед ему. Издали казалось, будто за ним тянется разноцветный хвост.

– Ушак-паша! Ушак-паша! – кричали отовсюду. Люди вытягивали шеи, привставали, чтобы увидеть знаменитого русского адмирала.

Каики с беседками, обтянутыми шелковой тканью, держались поодаль, но занавески все время шевелились и закутанные до глаз женские головы высовывались из-за бахромы. Одна шлюпка подошла почти к самому борту «Святого Павла». Пожилой человек в черном шлыке, поднявшись во весь рост, закричал:

– Непобедимому русскому адмиралу! Всем русским – привет!

Судя по шлыку, это был грек.

– Ушак-паша! – слышалось со всех сторон.

Адмирал отвечал на приветствия, время от времени снимая треуголку и поднимая ее над головой. Ему очень хотелось понять, что думают тысячные толпы людей на берегу и в лодках. Помнят ли они ту ночь, когда с Черного моря долетали сюда громовые голоса пушек его эскадры и когда Стамбул замер в тревоге, ожидая появления русских кораблей, или турки забыли это и связывают с именем грозного для них «Ушак-паши» свои надежды на спасение от нынешнего врага? А может быть, их привело сюда праздное любопытство?..

Необычность положения чувствовали все на эскадре. Старый слуга Ушакова Федор долго стоял на баке, согнув козырьком ладонь и защищаясь ею от солнца. Пестрота пролива, переполненные людьми лодки, гортанный говор и крики явно озадачивали его. Он бормотал, обращаясь к самому себе:

– Приятели-то приятели, а как бы в темном месте по темени не хватили.

Политики императора Павла Федор не одобрял, полагая, что туркам никак верить нельзя.