Относительно турок император высказался совершенно ясно и рескриптом от 4 февраля предписал вооружать флот на тот случай, если французы понудят турок к военным действиям против России. Павел допускал, что борьба с виддинским пашой может быть только предлогом, пользуясь которым турки намерены перебросить войска ближе к русской границе. Но пока турецкий флот не войдет в Черное море, Ушакову предписывалось начать крейсерство в районе Таврического полуострова и соблюдать «все доброе согласие, каковое ныне пребывает с Оттоманскою Портою».

Ушаков приступил к вооружению эскадры раньше обычного времени.

И когда он первый раз вошел на палубу своего флагманского корабля с его по-зимнему короткими, словно колья, мачтами, с пустыми батарейными палубами, так как орудия были осенью свезены на берег, – события, происшедшие где-то за несколькими морями в Северной Италии, вдруг показались ему тревожными. По какой-то тесной связи с этой тревогой Ушаков вспомнил о том письме к императору, которое он написал по поводу признания старшинства за де Рибасом. Письма он не послал, и это было хорошо. Но худо то, что он написал другое – с жалобой на Мордвинова – и все-таки его отправил.

«Говорят, что к старости люди в землю растут, и я, кажется, начал сей путь, – подумал Ушаков. – Чем наполнил я жизнь мою, какой дребедени посвятил себя? Как бы ни были справедливы мои жалобы, ныть с челобитной у заднего крыльца сановника постыдно для чести. Пора кончать с этим и браться за ум, если он у меня остался».

Ушаков твердо выполнил обещание, которое дал себе, но его намерение прекратить всякие счеты с Мордвиновым почти тотчас же натолкнулось на противодействие.

Мордвинов был плохим адмиралом, но способным экономистом. И по-настоящему его интересовали только вопросы народного хозяйства и, особенно, финансов. Он писал «Проект трудопоощрительного банка», и всякая излишняя суета ему мешала. Моряком Мордвинов стал по традиции, так как его отец был адмиралом. Смутно чувствуя свою неспособность к морскому делу, Мордвинов тем ревнивее был к чужой славе. Он считал Ушакова беспокойным и жадным честолюбцем, которого надо обуздывать. В гневе своем он даже упустил из виду предписание императора, назвал скорое и успешное вооружение флота Ушаковым «скоропостижным» и ненужным. Он написал в Петербург донесение, в котором обвинял Ушакова в своеволии, в том, что тот приступил к вооружению флота, не дождавшись приказания своего ближайшего начальника и даже «не предварив его».

Но, вопреки всякому ожиданию, Адмиралтейств-коллегия ответила, что, «рассматривая все сии обстоятельства и соображая с высочайшими повелениями, не только что не причитает ему, Ушакову, скоропостижное вооружение судов в вину, но, напротиву того, относит ему к похвале».

Ушаков понял из этого решения, что в нем, несомненно, нуждаются как в боевом адмирале и что назревают серьезные события. А Мордвинов принял ответ на свою жалобу за новое оскорбление по проискам Ушакова.

Еще задолго до получения решения Адмиралтейств-коллегии стало известно, что Франция готовит в Тулоне и Марселе огромную морскую экспедицию. Цель экспедиции оставалась неизвестной, а французы распускали самые разнообразные слухи о месте ее назначения. По одной версии их флот готовился для нападения на Англию, по другой – для нападения на Россию со стороны Черного моря.

Тревога по поводу экспедиции была так велика, что в апреле даже прошел слух, что французский флот будто бы появился уже в Мраморном море.

Ушакову было приказано отправиться в крейсерство между Севастополем и Одессой.

Англия, испуганная успехами французов и опасностью, угрожавшей ей самой, обратилась за помощью к России. Император полагал, что государства, не зараженные революционным духом Франции, «ничем столь сильнее не могут обуздать буйство сея нации, как оказательством тесной между ними связи и готовностью один другого охранять честь, целость и независимость». Он ответил с полной готовностью на обращение Англии и по просьбе английского правительства послал к британским берегам эскадру под начальством адмирала Макарова.

В половине мая таинственная тулонская экспедиция тронулась в путь. Состояла она из трехсот транспортных судов и семидесяти двух военных кораблей. На борту транспортов находилось около тридцати шести тысяч десантных войск. Все заинтересованные государства с напряженным вниманием следили за движением экспедиции.

Если французы действительно имели намерение войти в Черное море, то позицию Турции предугадать было не трудно. Влияние Франции на Оттоманскую Порту было всегда очень велико. Турция могла либо пропустить французский флот через проливы, либо даже выступить на стороне Франции. Тогда Черноморскому флоту пришлось бы сражаться сразу с двумя противниками.

Ушаков зашел с эскадрой в Севастополь за пресной водой и свежей провизией, чтоб потом снова выйти в море и, может быть, дать сражение новому врагу.

Но ему как-то не верилось, что этот враг появится в Черном море. Когда хотят скрыть истинную цель, начинают указывать цели другие. И не потому ли так много говорят о нападении французов на Россию, что флот их идет совсем в ином направлении? Но в каком? Какую задачу он должен решить?

Ушаков много думал об этом, но, вернувшись с берега на корабль, он сел писать рапорт императору и к мыслям своим вернуться не мог.

Сквозь открытое окно доносился до него плеск, удары весел, слова команды и визг блоков при подъеме бочек с водой, ромом и уксусом, который считался вернейшим средством против распространения заразных болезней и прибавлялся к воде, когда та начинала портиться.

В городе и жители и члены магистрата были очень встревожены слухами о приближении французов. Ушакова засыпали вопросами, куда бы он ни приходил, его ожидали даже на улице люди, желавшие знать будущее, которое было не известно никому. Ушаков пытался успокоить всех, но скрывать опасности не хотел, чтоб она не застала никого врасплох и чтоб, ожидая ее, к ней несколько привыкли. Особенно одолевал адмирала начальник гарнизона Абасов. Трусом он не был, но любил покой и разленился. Его страшило не столько возможное появление французов, сколько необходимость что-то делать, и делать быстро, точно и без передышки. Пугала Абасова и та ответственность, которая ляжет на его плечи в случае военных действий. И он прилип к Ушакову, как клещ, только от него ожидая спасения.

Заканчивая рапорт, Ушаков услышал тяжелые шаги, нерешительное топтание у дверей каюты и робкий виноватый стук.

– Входите, – сказал адмирал, морщась и продолжая писать.

Абасов вошел на цыпочках и тихонько сел на диван.

– Вы пишите, пишите, я подожду, – сказал он, дыша, словно только что приведенный в чувство утопленник, и обливаясь потом.

Ушаков спокойно закончил рапорт, перечитал его и только тогда повернулся к гостю.

– Вы с каким делом ко мне, Василий Кириллович?

– Да вот насчет охраны пороховых погребов, – ответил Абасов, но Ушаков понимал, что погреба тут только для виду – Как вы изволили приказать, я охрану усилил.