– Я не люблю Бебек, – заметил он как бы между прочим, – хотя дворец этот предназначен для увеселения, он скучен. – И неожиданно добавил: – Многие считают панораму Константинополя сказочной, но любой сказке я предпочел бы простые удобства европейского дома и кипу лондонских газет.

– А мне нравится Бебек, – сказал адмирал. – Отсюда открывается широкий горизонт, который всегда приятен глазам моряка.

Великий визирь глядел перед собой томным, усталым взором, поглаживая усеянный рубинами пояс, а сидевший рядом рейс-эфенди старался как можно неприметнее подавить нервную зевоту. Предательская зевота нападала на него в самое неподходящее время.

Камышовые решетки окон были открыты. Темно-синий бархат неба, весь исколотый иглами звезд, висел над дворцом. Потрескивали свечи, из сада врывался в комнату душный запах цветов. Слуги, одетые в красные куртки и шапки, похожие на шары, подавали трубки и кофе в золотых чашечках.

Рейс-эфенди закурил. Его мысли были сосредоточены на одном: как бы не сказать или не сделать того, за что капудан-паша Гуссейн мог обрушить на него свой гнев. С годами Гуссейн становился все раздражительнее, и угодить ему удавалось лишь слепым исполнением его приказаний. В Стамбуле его сейчас не было, он усмирял мятежного виддинского пашу. Потому рейс-эфенди старался предугадать не столько политические выгоды для Оттоманской империи, сколько мысли о них капудана-паши Гуссейна.

В то время как рейс-эфенди мучительно думал, великий визирь улыбался. Он был убежден, что знает в совершенстве мысли капудана-паши Гуссейна и самого султана.

Мягким, льющимся в уши голосом великий визирь предложил приступить к обсуждению того дела, для которого собрались все, кто находился за столом. Он сказал несколько приятных слов, восхвалявших славу, ум и душевные качества каждого участника совещания. Тотчас было отмечено, особенно Спенсером Смитом, что больше всего восхвалений пришлось на долю Ушакова. Следовательно, великий визирь хотел подчеркнуть перед всеми свои симпатии к русскому императору.

Первым заговорил Томара. Его манеры были совсем иные, чем в каюте Ушакова. Исчезла так претившая адмиралу несвоевременная веселость и привычка жевать перья. Томара начал с общих принципов союзников, которым предстояло спасти не только Европу, но и Ближний Восток от алчности Бонапарта, претендующего на порабощение всего мира. Жадности, жестокости и беззаконию французов он противопоставлял бескорыстие, справедливость, законность, руководившие союзниками.

Говорил Томара очень свободно, как будто поверяя добрым друзьям только что пришедшие ему мысли, причем, когда речь шла о французах, в его голосе звучал легкий оттенок грусти, свойственной человеку, скорбящему при виде зла. А когда посол переходил к благородным принципам союзников, голос его был преисполнен твердой уверенности в том, что зло, посеянное французами, будет уничтожено.

– Мой государь, – добавил Томара в заключение, – объявляет через меня всем, что он не ищет завоеваний. Его цель – справедливость и мир. Россия хочет освободить народы, страдающие под игом французов. А освободив их, мы предоставим им право самим управлять своими судьбами.

Усталость исчезла с лица великого визиря. Оно сияло тихим восторгом, хотя заявление императора было передано ему Томарой два дня назад.

– Мы не ждали иного, зная великодушное и бескорыстное сердце его величества императора! – воскликнул Спенсер Смит. Англия очень нуждалась в русской армии и флоте, а потому английский уполномоченный мог совершенно искренне восхищаться прекрасной душой императора.

Ушаков слушал и наблюдал. Что бы ни говорили искушенные дипломаты, для него было всего важнее то, что он действительно шел в Средиземное море не завоевателем, но освободителем живших там народов. Поэтому, когда наступил момент высказаться, Ушаков не только не испытывал волнения, но даже ощутил то особенное спокойствие, какое бывает у людей уверенных в самих себе, в своей правоте. Ему не нужно было лгать и хитрить. К тому же он разгадал намерение англичан загрести жар чужими руками и отвлечь внимание русских моряков с главного на второстепенное. Спенсер Смит при первой же встрече на вечере у Томары среди множества других тем затронул одну очень важную. «Если французы овладеют Египтом, Турция будет целиком в их руках, – сказал он, – и тогда весь юг России вместе с Черным морем окажется под угрозой».

Именно потому, что эту мысль слишком настойчиво внушали, Ушаков и подумал, что у России нет подлинных интересов в Египте. Обратив туда свои силы и внимание, он только подставил бы плечи для чужих ног. Пусть Англия стремилась обладать Индией, а Турция мечтала вернуть себе одну из богатейших провинций, Ушаков не собирался таскать мешки для чужестранных купцов. После победы Нельсона при Абукире участие России в делах Египта стало ненужным. И адмирал мог обратиться к главной цели: походу русского флота совместно с турецким к Ионическим островам на помощь народу, который был связан с Россией тысячелетним единством культуры и веры.

Ушакову мешало говорить вполне свободно то обстоятельство, что он не мог встать и ходить, как делал это на корабле и дома. На ходу мысли его работали с особенной остротой.

Предполагая, что английский флот господствует в западной и южной части Средиземного моря, Ушаков остановился на положении в Адриатическом море и у берегов Албании, где французы заняли несколько крепостей. Бутринто, Превеза, Парга и Воница были важными форпостами неприятеля, но возле них почему-то не показывался ни один союзный корабль. Именно там и нужно было действовать, чтобы снять угрозу берегам Албании и Эпира.

– Соединенная русско-турецкая эскадра, – говорил Ушаков, – незамедлительно отправится к островам, дабы пресечь успехи французов и возвратить в прежнее состояние то, что захвачено ими. Полагаю наилучшим разделить эскадру на три части. Первая будет следовать в Адриатическое море для защиты Албании от попыток французов высадиться из Анконы, вторая – для освобождения Ионических островов, третья будет крейсировать между Родосом и матерым берегом для охраны Архипелага и острова Кандии.

Пока Фонтон переводил слова Ушакова, Спенсер Смит, глядя на большой лоб адмирала и на его упрямый крепкий рот, подыскивал убедительные возражения.

Он знал, что главнокомандующий английским флотом в Средиземном море граф Сент-Винцент поспешно вызвал Нельсона из Александрии. Нельсон даже не успел снять с мели захваченные в бою при Абукире три французских корабля. Их пришлось сжечь. Куда теперь направит свои удары английский флот, Спенсер Смит еще не был поставлен в известность, но полагал, что или на Мальту или на Ионические острова.

– Сэр, опасность для Египта не миновала, – со всей силой убеждения сказал Спенсер Смит. – Армия генерала Бонапарта продвигается вперед, а французское правительство готовит новую экспедицию ему на помощь. Поэтому было бы весьма желательно, чтоб русский флот господствовал сильной рукой восточнее острова Кандии.

– Сударь, вы не оцениваете, как должно, победу адмирала Нельсона, – ответил Ушаков. – Для истребления французских транспортов, укрывшихся в Александрийской гавани, и блокады порта, которому сейчас никто не угрожает, вряд ли так необходимо присутствие русского флота.