Калькутте в первой половине XX века, – это конкретное историческое исследование борьбы за обретение дома в эпоху модерна. Слово «адда» переводится бенгальским лингвистом Сунитикумаром Чаттопадхаем как «место» для «беззаботной беседы с приятными товарищами» или «болтовни близких друзей» (ниже я подробнее остановлюсь на такой взаимозаменяемости беседы и места)[489]. Грубо говоря, это практика встречи друзей для долгой, неформальной, вольной беседы.

Более точно историю «адды» можно было бы описать как историю желания – или нежелания – «адды» (desire for – or against – adda). По многим стандартам оценки в эпоху модерности, «адда» – небезупречная социальная практика: в ее современной форме в общественной жизни она по преимуществу мужская; она не обращает внимания на материальность труда при капитализме. «Адды» среднего класса обычно пренебрегают трудящимися классами. Некоторые бенгальцы считают, что эта практика способствует распространению ничем не прикрытой лености. И все-таки кажущееся постепенное исчезновение этой практики из городской жизни Калькутты в последние три-четыре десятилетия, без сомнения связанное с изменениями политэкономии города, сегодня вызывает огромное сожаление и ностальгию. Словно вместе с медленным умиранием «адды» умирает идентичность бенгальца.

Поскольку «адда» сегодня считается отмирающей практикой, то в Калькутте в последнее время наблюдался целый ряд сознательных попыток собрать и сохранить воспоминания и описания бенгальских «адд» за последнее столетие. В интернете можно найти несколько сайтов с чатами бенгальцев как из Западной Бенгалии, так и из и Бангладеш, которые называются «адда»[490]. Сборник статей «Колькатар адда» («„Адды“ Калькутты»), опубликованный к трехсотлетию Калькутты, отвечает существующему запросу. Он начинается с указания на «пугающую возможность» того, что бенгальцы вскоре забудут радость «адды», что жизнь их заполнится суетной, всепожирающей трудовой этикой[491]. Сайед Муджтаба Али, выдающийся бенгальский писатель-юморист, в связи с возможным исчезновением «адды» уже в 1970-е годы, писал: «Нельзя не согласиться, что подлинно выдающиеся „адды“ теперь все равно что мертвы, даже если кажутся нам живыми. Сколько этих пяти-, десятиэтажных строений, вырастающих сегодня в Калькутте, имеют помещения для „адды“?»[492] Даже каталог бенгальской печатной книги, сделанный Гильдией книгоиздателей Калькутты по случаю книжной ярмарки 1997 года, начинался с оплакивания утраты духа «адды» в этой профессии. Вступительная статья, в которой прослеживаются последние пятьдесят лет книгоиздательства в Калькутте, заканчивается на ностальгической и меланхолической ноте: «Дизайн обложек [бенгальских книг] изменился, равно как и художественное оформление публикаций. Теперь увеличилось разнообразие тем. Вместе с новыми писателями придут новые издатели. <…> Вернем ли мы то, что теперь уже исчезло навсегда из мира бенгальской литературы – литературные „адды“? Возможно, кому-то больно об этом думать. Но может ли быть иной путь, кроме как идти вперед, даже когда сердце наше болит?»[493].

Мне не интересна интерпретация этой ностальгии как какой-то ошибки. Будучи мигрантом в первом поколении с навсегда искореженным домашним инстинктом, я не способен быстро определить, в какой состоянии находится архив ностальгии по «адде». На архиве строится мой анализ, смешанный с моим личным желанием – как иммигранта, живущего в Австралии или в Соединенных Штатах, – почувствовать себя дома в былой Калькутте. Подобная ностальгия может быть обращена только в будущее. Она помогает мне быть дома, живя в другом месте. Поэтому я не могу предложить поверхностной критики ностальгии[494]. Очевидная сегодня в Калькутте ностальгия по «адде» должна заместить другую, неартикулированную тревогу: как подпевать постоянно меняющейся мелодии капиталистической модернизации, сохраняя в то же время комфортное ощущение, что ты находишься дома? Во многих индийских городах сегодня заметны симптомы того, что Арджун Аппадурай выразительно назвал «урбанистическим истощением»[495]. Свое собственное модернистское лицо, которое каждый из индийских мегаполисов сумел обрести в первой половине XX века, теперь рискует быть утраченным из-за демографических изменений и – в сравнении с прошлым – большей глобализации в сфере экономики и медиа. История «адды», смешанная с желанием «адды», может стать реквиемом по практике городского модернизма, погребенной другими удовольствиями и опасностями большого города.

Соответственно, неудивительно, что в последние десятилетия бенгальские интеллектуалы в своих спорах об «адде» ненамеренно породили немало метафизических измышлений. «Адду» часто рассматривают как нечто сущностно бенгальское, как неотъемлемую часть бенгальского характера, составной элемент таких метафизических понятий как «жизнь» и «жизненная сила». Беной Шакар, социолог 1940-х годов, многие работы которого созданы в форме диалога, словно это фрагменты бесед, проведенных в «адде», говорил в 1942 году о жизненной силе «адды», которая помогла бенгальцам «сохранить и обогатить» свои природные народные инстинкты. «Нам нужна именно „адда“», – провозгласил он в одной из таких бесед[496]. В предисловии к книге «„Адды“ Калькутты» историк Ниситхранджан Рай описывает бенгальцев как «аддофилов»[497]. Бенгальский писатель Нрипендра Кришна Чаттопадхай хвалебно писал в 1970-е годы об этом институте: «Бенгальцы пользуются в мире заслуженной репутацией как лучшие умельцы в практике „адды“. Ни одна другая раса не смогла выстроить институтов, подобных „адде“, возвышающейся над идеями необходимости и полезности. Наслаждение „аддой“ – это исконный и вечный принцип жизни. Ни одному другому народу не удалось принять этот принцип в свою жизнь так, как бенгальцам». И еще через страницу добавляет: «так глубока духовная связь между „аддой“, водой и воздухом Бенгалии, что „адда“ … распространилась на [Калькуттскую] Корпорацию, офисы, государственные совещания, рауки [веранды, террасы зданий], кофейни, спортивные залы, окружные организации политических партий, школы и колледжи – повсюду. Повсюду, по капиллярам любой деятельности течет „адда“ во многих разнообразных обличьях»[498]. По подсчетам Сайеда Муджтабы Али, по степени увлеченности «аддой» мужчины Калькутты уступают только каирцам. Каирские мужчины, как восторженно пишет Али, нехотя проводят дома по шесть часов в день (с полуночи до шести утра), остальное время они предпочитают проводить на работе или в кофейнях, наслаждаясь беседой со своими друзьями-мужчинами[499].

Я не ставлю своей целью защитить метафизическую бенгальскую претензию на уникальность практики «адды» именно для Бенгалии. Традиция, по которой мужчины и женщины собираются в определенных общественных пространствах для наслаждения обществом друг друга и непринужденной беседой, разумеется, не может быть монополией какого-то одного народа. Даже само слово существует не только в бенгальском языке – оно есть и в хинди, и в урду и означает «место сбора» (так, автобусные вокзалы в Северной Индии называются «бус-адда»). Если в дискуссиях об «адде» в Бенгалии XX века и есть что-то специфически бенгальское, то это именно утверждение, что практика «адды» уникальна для Бенгалии, что она служит первичной национальной характеристикой бенгальцев до такой степени, что «бенгальский характер» не может быть даже помыслен без нее. Именно это утверждение я буду изучать в данной главе, отталкиваясь от вопроса Бермана: как