Маленький прямоугольный кусок картона со стертыми буквами. Лорел поднесла картонку к свету. Железнодорожный билет! В один конец, от Лондона до станции, ближайшей к пансиону бабушки Николсон. На билете еще видна была дата: двадцать третье мая тысяча девятьсот сорок первого года.

Лондон, февраль 1941 года

Джимми бодро шагал по улицам Лондона. Несколько недель назад они с Долли расстались. Он приходил на Кемпден-гроув, но Долли отказывалась разговаривать и не отвечала на письма. А сейчас ответила. Джимми положил ее письмо в карман, где в тот ужасный вечер лежало кольцо, наивно надеясь приманить удачу. Письмо пришло в редакцию в начале недели: всего несколько строк, Долли умоляла его о встрече на скамейке у памятника Питеру Пэну в Кенсингтонском парке, есть разговор, Джимми будет доволен.

Выходит, Долли передумала. Иначе как объяснить ее слова? Джимми очень переживал отказ Долли, однако не мог перестать надеяться. Он будет доволен, только если Долли примет его предложение. Видит бог, в последнее время жизнь не слишком его баловала.

Десять дней назад дом Джимми разбомбили. На какое-то время авианалеты прекратились, и зловещее затишье сводило людей с ума. А восемнадцатого января случайная бомба упала прямо на крышу над квартирой, где жили Джимми с отцом. Он возвращался с ночной смены, завернул за угол – и перед ним предстали дымящиеся руины. Не помня себя, Джимми бросился вперед. Он словно чужой слышал свой голос, ощущал свое тело, которое продолжало двигаться, дышать и перегонять кровь по сосудам. Джимми бродил по развалинам, звал отца, проклинал себя, что не нашел местечка спокойнее, что в самый нужный миг его не оказалось рядом. Раскопав среди обломков искореженную клетку Финчи, Джимми страшно закричал, не узнавая собственного голоса. Он словно вдруг попал в один из своих снимков, вот только разрушенный дом был его домом, уничтоженные пожитки его пожитками, а среди погибших был его собственный отец. И какие бы похвалы ни расточал издатель его фотографиям, Джимми только сейчас по-настоящему осознал тот ужас, который испытывает человек, внезапно лишившись всего.

С другой стороны улицы ему отчаянно махала соседка. Джимми подошел к ней, протянул руки, и женщина разрыдалась в его объятиях. Джимми тоже плакал, горячие слезы беспомощности, гнева и боли катились по щекам.

– Вы уже видели отца? – спросила соседка, подняв голову.

– Я не могу его найти, – ответил Джимми.

– Он ушел с людьми из Красного Креста. Милая сестричка предложила ему чашку чая, а вы ведь знаете, как он любит…

Джимми не дослушал. Он кинулся к церкви, вбежал внутрь и сразу увидел отца. Тот сидел за столом, рядом стояла чашка чая, на плече нахохлился Финчи. Миссис Хэмблин вовремя отвела старика в бомбоубежище. Ни разу в жизни Джимми не испытывал ни к кому такой горячей благодарности. Он с радостью отдал бы милой соседке все богатства мира, только отдавать теперь было нечего. У Джимми осталась лишь одежда, которая была на нем, и, слава богу, верный фотоаппарат. Что бы он делал без фотоаппарата?

Стоп, нельзя думать об отце. Эти мысли делали его уязвимым, а сегодня он должен быть сильным. Вести себя со сдержанным достоинством, даже с холодком. Долли решит, что он много о себе возомнил, однако Джимми хотелось, чтобы, увидев его, она поняла, что совершила ошибку.

Он свернул в парк и пошел мимо лужаек, превращенных в огороды, по дорожкам, казавшимся голыми без чугунных оград, которые сняли, чтобы переплавить на броню для танков. Долли всегда имела над ним власть, ей хватало одного взгляда, чтобы подчинить его своей воле. Ее смеющиеся глаза над чашкой чая, поймавшие взгляд Джимми тогда в Ковентри, дразнящий изгиб губ, таких волнующих, таких полных жизни. На сердце у Джимми потеплело, и он одернул себя, заставляя вспомнить, какую обиду нанесла ему Долли, вспомнить взгляды официантов, когда он остался один в ресторане, сжимая кольцо. Как, должно быть, они смеялись…

Он все сделал правильно (думал Джимми в тот день, вернувшись домой), просто его любовь к Долли была слишком сильна, а любовь делает из мужчин глупцов. Вот и сейчас, вопреки всем рассуждениям, подойдя к месту встречи, Джимми невольно перешел на бег.

Долли сидела на скамейке, там, где условились. Джимми увидел ее первым, перевел дыхание, приосанился, пригладил волосы. При взгляде на Долли его волнение сменилось удивлением. Прошло всего три недели (хотя Джимми они показались годами), но Долли изменилась. Ее красота никуда не делась, однако даже издали Джимми заметил, что с ней что-то не так. Он растерялся, и все его намерения быть твердым, и даже резким, пошли прахом. Она сидела, обняв себя руками, опустив глаза, маленькая и худенькая – Джимми совсем не ожидал увидеть ее такой, и эта перемена застала его врасплох.

Подняв глаза, Долли неуверенно улыбнулась. Джимми улыбнулся в ответ и пошел к ней, на ходу гадая, что стряслось с его Долли, кто ее обидел, куда подевались ее живость и страсть, и готовый, не раздумывая, покарать обидчика.

Долли встала со скамейки, они обнялись. Ее косточки казались хрупкими, как у птички. Снег то начинался, то снова переставал, хлипкая шубка Долли из старого протертого меха продувалась насквозь. Долли припала к его груди и застыла, и он, решивший быть непреклонным, вмиг забыл обиды и принялся гладить ее по волосам, словно испуганную сиротку.

– Джимми, – промолвила она наконец, прижимаясь лицом к его рубашке. – Ах, Джимми…

– Ш-ш-ш, – прошептал он, – тише, не плачь.

Но она все плакала, плакала и обнимала его, придавая Джимми уверенности в себе и заставляя ощущать странное воодушевление. Господи, да что с ним такое?

– Ах, Джимми, прости меня. Мне так стыдно.

– О чем ты говоришь, Долл?

Он взял ее за плечи, отстранился, и Долли неохотно встретила его взгляд.

– Я совершила ошибку. Я совершила столько ошибок! Я вела себя ужасно. Мое поведение в тот вечер… мне нет прощения.

Носового платка у Джимми не было, и он вытер ее мокрые щеки тряпочкой для объектива.

– Я не надеюсь, что ты простишь меня. И я знаю, что прошлого не вернуть, но я должна была попросить прощения. Мне важно сказать тебе в глаза, как я перед тобой виновата. – Долли моргнула сквозь слезы. – Я очень виновата перед тобой, Джимми.

Джимми кивнул. Ему следовало сказать что-нибудь, но он был так удивлен и растроган, что нужные слова не шли на ум. Однако Долли хватило и его кивка. Ее улыбка стала шире. В этой улыбке Джимми увидел прежнюю Долли, и ему захотелось остановить мгновение, не дать ей снова ускользнуть. Долли необходимо чувствовать себя счастливой, внезапно понял он. И это не эгоизм, просто ей, как фортепиано или арфе, требуется определенная настройка.

– Ну вот, – Долли облегченно вздохнула, – я все сказала.

– Ты все сказала, – отозвался Джимми. Голос предательски дрогнул, и, не в силах противиться желанию, он обвел пальцем ее верхнюю губу.

Долли сжала губы, закрыла глаза. Мокрые ресницы чернели на фоне бледных щек.