Интересно, не мог ли биограф Генри Дженкинса ошибаться? Нет, поистине ее заносчивость не знает пределов: одно дело доверять собственной интуиции, совсем другое – подвергать сомнению компетентность автора, досконально изучившего жизнь писателя.

Лорел всмотрелась в резкие правильные черты Дженкинса на фронтисписе, пытаясь разглядеть за злобной маской, которую рисовало ее предубеждение, героя пролога – обаятельного и талантливого писателя. На этом снимке он был моложе, чем на тех фотографиях, которые Лорел видела в Сети; пришлось признать, что Генри Дженкинс – очень красивый мужчина. Он напоминал ей одного актера, с которым у нее был короткий, но бурный роман. В шестидесятые они вместе играли в пьесе Чехова. Из этих отношений ничего не вышло – театральные романы редко заканчиваются чем-нибудь серьезным, – но тогда чувства перехлестывали через край.

Лорел захлопнула книгу. Ее щеки порозовели от воспоминаний. Впрочем, все это крайне некстати, учитывая обстоятельства. Лорел напомнила себе о цели своих поисков, открыла книгу на девяносто седьмой странице, глубоко вздохнула и погрузилась в главу под названием «Брак».

В молодости Генри Дженкинсу не везло с девушками, однако весной тысяча девятьсот тридцать восьмого года его судьба изменилась. Наставник, мистер Джонатан Карлайон, пригласил тогда уже знаменитого писателя выступить перед выпускниками с лекцией о превратностях литературной карьеры. Возвращаясь через парк к машине, Генри встретил семнадцатилетнюю племянницу и воспитанницу Карлайона, красавицу Вивьен Лонгмейер. Эта судьбоносная встреча описана в романе «Строптивая муза», одном из самых удачных творений Дженкинса, столь непохожем на его раннюю сурово реалистичную прозу.

Как сама Вивьен Дженкинс относилась к тому, что подробности ее частной жизни выставлены напоказ, осталось тайной. Как, впрочем, и характер миссис Дженкинс. Ее жизнь трагически оборвалась в молодом возрасте: Вивьен Дженкинс погибла во время авианалета. Единственное, в чем не приходится сомневаться – судя по безграничному обожанию, которое питал к своей «строптивой музе» писатель, – так это в ее выдающейся красоте и очаровании.

Далее шел отрывок из «Строптивой музы», в котором Генри Дженкинс упоенно повествовал о встрече со своей юной избранницей. Лорел, уже читавшая книгу, пролистнула несколько страниц и принялась читать скупые факты из жизни Вивьен:

Вивьен Лонгмейер была дочерью единственной сестры Джонатана Карлайона Изабель, сбежавшей из дома с австралийским солдатом после Первой мировой войны. Нил и Изабель Лонгмейер поселились в маленьком поселке лесозаготовщиков на горе Тамборин на юго-востоке Квинсленда. Вивьен была третьим ребенком из четверых. Первые восемь лет своей жизни она вела тихую и мирную жизнь в родном доме, пока ее не отослали в Англию, к дяде по материнской линии, учиться в школе, которую он основал на землях фамильного имения.

Впервые Вивьен Лонгмейер упоминается в трудах молодой мисс Кэти Эллис, в будущем заслуженного педагога, которая сопровождала юную Вивьен на пути из Австралии в Англию в 1929 году. В своих мемуарах «Рожденная учить» она пишет, что именно встреча с Вивьен подвигла ее посвятить жизнь образованию детей, перенесших психологические травмы.

«Ее австралийская тетя предупредила меня, что девочка глуповата и, возможно, во время долгого путешествия предпочтет замкнуться в себе. Тогда я была молода и не посмела осудить эту женщину за черствость, граничащую с безразличием, но уже в ту пору больше доверяла собственным глазам. Мне хватило взгляда, чтобы понять: Вивьен Лонгмейер вовсе не глупа. Однако я видела, что заставило ее тетю так думать. Девочке было присуще обыкновение, порой раздражающее, долгое время сидеть неподвижно, а по ее лицу – отнюдь не глупому – пробегали отсветы мыслей, которыми Вивьен не собиралась ни с кем делиться.

Я сама с детства одарена богатым воображением. Мне свойственна привычка грезить наяву и записывать свои мысли в дневник – этому обыкновению я верна по сей день, – за что мне неоднократно попадало от отца, сурового протестантского пастора. Поэтому я сразу увидела, что Вивьен живет напряженной внутренней жизнью. Для ребенка, внезапно утратившего дом, семью, страну, где он родился, немаловажно сохранить те крохи собственной индивидуальности, которые у него остались.

Во время долгого морского путешествия мне удалось войти в доверие к Вивьен и установить с ней дружеские отношения, которые продолжались много лет. Мы регулярно переписывались до самой ее трагической смерти, и, хотя я никогда не называла себя учителем Вивьен, я рада, что могу назвать себя ее другом. У нее было не слишком много друзей: она принадлежала к тем людям, любви и внимания которых ищут и добиваются, но сама не обладала умением легко завязывать отношения».

Обыкновение Вивьен замыкаться в своем внутреннем мире, подмеченное Кэти Эллис, совпадает с описаниями взрослой Вивьен: «Она была красива, из тех людей, от которых трудно отвести глаз, но впоследствии вам кажется, что вы проглядели что-то важное».

«Именно самодостаточность делала ее такой привлекательной – казалось, она ни в ком не нуждается».

Возможно, именно эта таинственная, почти потусторонняя манера Вивьен и привлекла Генри Дженкинса в тот вечер в саду. Как и то, что она, подобно ему, пережила в детстве трагедию и была насильно вырвана из привычного мира в иное, чуждое окружение.

«Мы оба были чужаками, – говорил Генри Дженкинс в интервью Би-би-си. – И мы принадлежали друг другу. Я понял это с первого взгляда. Когда я увидел ее, в белых кружевах, то понял, что мой путь, начавшийся в школе Нордстром, в определенном смысле завершен».

На фотографии, помещенной тут же, молодожены выходили из церкви. Вивьен не сводила глаз с Генри, ее фату развевал ветерок, а он крепко сжимал руку невесты и в упор смотрел на фотографа. Радостные гости осыпали молодых рисом, но, глядя на фотографию, Лорел ощущала печаль. Все старые снимки таковы – знание того, что ожидает в будущем, отрезвляет. Особенно в данном случае. Она собственными глазами видела насильственную смерть Генри Дженкинса и знала, что юной, исполненной радужных надежд новобрачной осталось жить всего около трех лет.

Не приходится сомневаться, что Генри Дженкинс любил жену до умопомрачения. Он называл ее своей «благодатью», своим «спасением» и неоднократно утверждал, что без Вивьен его жизнь утратит всякий смысл. По иронии судьбы его слова оказались пророческими: после трагической смерти Вивьен двадцать третьего мая сорок первого года жизнь Генри пошла под откос. Работая в Министерстве информации, он был прекрасно осведомлен о суровых тяготах, которое испытывало гражданское население во время бомбежек, но отказывался признать, то причиной гибели его жены был обычный авианалет. Впоследствии стало ясно, что несуразные обвинения Дженкинса (он утверждал, что она стала жертвой мошенников и никогда бы не оказалась на месте бомбежки, если бы ее туда не заманили) были предвестниками его безумия. Генри Дженкинс клялся, что «найдет виновных и добьется, чтобы они понесли наказание».