Долли душил гнев, сжигала злоба. И это награда за все, что она сделала для леди Гвендолен, за педикюр и чистку ушей, за бесконечное злобное нытье, которое ей приходилось безропотно выслушивать? Неужели все ее страдания впустую? Ради леди Гвендолен Долли отказалась от всего. Она полагала, что их связывают почти родственные узы! И мистер Пемберли, и сама леди Гвендолен заставили Долли поверить, что ее труды оценят по достоинству. Неужели леди Гвендолен передумала? Но почему?

Если только… Ответ напрашивался сам собой, единственно верный и точный, словно удар топора. Письмо выпало из трясущихся рук. Теперь все предстало перед Долли в новом свете. Вивьен Дженкинс, этой злосчастной женщине, удалось осуществить свой коварный замысел. Наверняка она караулила Долли у окна, а потом улучила момент, когда той пришлось выйти по делам, и шмыгнула внутрь. Вивьен когтями вцепилась в старую даму, затуманила ее мозг ложью, оговорила бедную честную Долли, которая желала своей хозяйке и покровительнице только добра.

Не успел Кенсингтонский собачий приют вступить в права наследства, как сразу же связался с Военным министерством и настоял, чтобы девушек, временно проживавших в доме, немедленно выселили. Приюту срочно требовалось помещение для ветеринарной клиники. Эта перемена мало встревожила Китти и Луизу, в начале февраля сочетавшихся законным браком с военными летчиками. Две другие девушки, неотличимые в жизни, остались неотличимыми и в смерти – они погибли под бомбами в Ламбете тридцатого января, когда, взявшись за руки, спешили на танцы.

Осталась одна Долли. Не так-то просто найти жилье в Лондоне, особенно тому, кто привык к роскоши. Осмотрев три убогие комнатенки, Долли решила вернуться в Ноттинг-хилл, где жила во времена работы в магазине готового платья, когда Кемпден-гроув была для нее лишь точкой на карте, а не местом, где разбилась величайшая мечта ее жизни. Вдова Уайт, владелица дома номер двадцать четыре по Риллингтон-плейс, была рада снова увидеть Долли (фигурально выражаясь; без очков старая сплетница не видела дальше собственного носа). Она заявила бывшей жиличке, что старая комната в ее распоряжении, пусть только сдаст продуктовые карточки.

Неудивительно, что в отсутствие Долли на ее комнату никто не покусился. Даже в истерзанном войной Лондоне не нашлось человека, настолько отчаянно нуждающегося в крыше над головой, чтобы согласиться за немалые деньги жить в этих четырех стенах.

Ибо это была не комната, а недоразумение: обычную спальню разделили на две неравные части, причем окно досталось большей. В меньшей, размером с чулан, помещались узкая кровать, тумбочка и крохотная раковина. С другой стороны, из-за отсутствия света и вентиляции комнатенка стоила дешевле других, а много места Долли не требовалось: все пожитки умещались в чемодане, с которым она три года назад легкомысленно выпорхнула из родительского дома.

Первым делом Долли расставила на полке над раковиной две книги: «Строптивую музу» и дневник Дороти Смитэм. Как ни хотелось ей поскорее забыть все связанное с Дженкинсами, но у нее осталось совсем мало вещей, и ей не хватило духу выбросить книгу. Она лишь развернула ее корешком к стене. Смотрелось по-прежнему неважно, и Долли рискнула добавить на полку фотоаппарат «Лейка», который Джимми подарил ей на день рождения. Долли не любила фотографировать – ей не хватало терпения, но комната выглядела такой пустой и голой, что Долли гордо выставила бы на середину ночной горшок, если бы он у нее был. Наконец она повесила на дверь унаследованную шубку, и плевать, что теперь ее было видно с любой точки. Шубка напоминала Долли о разбитых мечтах. При взгляде на нее Долли закипала, обращая гнев, который вызывала в ней Вивьен Дженкинс, на старый потертый мех.

Долли устроилась на военный завод, потому что знала: стоит задержать оплату, и миссис Уайт живо выбросит ее на улицу, а еще потому, что работа совершенно не мешала ей думать. Все мысли Долли вращались вокруг обиды, нанесенной ей Дженкинсами. После смены, впихнув в себя несколько ложек отвратительного рагу из требухи, которое готовила миссис Уайт, и оставив подружек судачить об ухажерах и бранить Лорда Гав-Гав[20], Долли ложилась на узкую кровать, курила сигарету за сигаретой и думала обо всем, что потеряла: о семье, о леди Гвендолен, о Джимми… Из головы не шли слова Вивьен: «Я не знаю этой женщины». Она вспоминала, как Генри Дженкинс показал ей на дверь, и Долли вновь захлестывали стыд и ярость.

Дни тянулись, неотличимые друг от друга, но в середине февраля кое-что изменилось. Тот день ничем не отличался от прочих: отработав две смены, Долли, больше не в силах выносить хозяйкину стряпню, зашла поужинать в закусочную. Она просидела там до самого закрытия, разглядывая сквозь сигаретный дым посетителей, особенно парочки, которые ворковали и радовались жизни, словно мир вовсе не так плох. Неужели и она когда-то была счастлива, довольна жизнью, полна надежд?

По пути домой, срезая дорогу, Долли оступилась в темноте – фонарик она забыла на Кемпден-гроув (а все Вивьен виновата) – и упала в воронку от бомбы. Боль пульсировала в лодыжке, колено кровоточило сквозь порванный чулок, но больше всего пострадала ее гордость. Хромая, она кое-как доковыляла до пансиона миссис Уайт (Долли отказывалась называть его домом – ее дом отняла Вивьен), однако дверь оказалась заперта. Миссис Уайт свято блюла комендантский час: не только для того, чтобы помешать коварным планам Гитлера (хотя и подозревала, что дом номер двадцать четыре по Риллингтон-плейс – его главная мишень), но, главным образом, чтобы проучить потерявших стыд постояльцев. Долли сжала кулаки и свернула на боковую аллею. Хотя колено ужасно саднило, Долли, опираясь на старую железяку, из последних сил перелезла через стену. Стояла кромешная тьма. На ощупь она нашла окно кладовки с задвижкой, плечом отжала ставень и тихо скользнула внутрь.

В коридоре пахло застарелой грязью и несвежей мясной требухой. Стараясь не дышать, Долли поднялась по давно немытым ступенькам. Из-под хозяйской двери пробивался тонкий луч света. Никто из постояльцев понятия не имел, что происходит внутри, но как бы поздно ни возвращались девушки, свет за дверью миссис Уайт всегда горел. Чем она там занималась: вызывала духов, передавала шифрованные сообщения немцам, – Долли было все равно. Лишь бы не болталась под ногами у загулявших жиличек. Долли прокралась по коридору, стараясь не наступить на скрипучую половицу, открыла дверь и шмыгнула внутрь.

Только оказавшись в своем узком чуланчике и прижавшись спиной к двери, она перестала сопротивляться отчаянию, давно нараставшему в груди, и по-детски разрыдалась от стыда, боли и злости. Перепачканная одежда, окровавленное грязное колено, убогая обстановка, дырявое одеяло, раковина с ржавым ободком вокруг сливного отверстия: Долли с обжигающей ясностью осознала, что вокруг нее нет ничего по-настоящему стоящего, ценного или красивого. И виновата во всем Вивьен Дженкинс. Потеря Джимми, нищета, нудная работа на заводе. Даже сегодняшнее падение: разбитая коленка, порванные чулки, и то, что Долли пришлось красться, словно воровке, чтобы попасть в комнату, за которую она отдает немалые деньги!.. Ничего этого не случилось бы, если бы Долли не связалась с тем несчастным медальоном, если бы не набивалась в подруги к Вивьен, этому исчадию ада!