и награждает, делает воспоминания, это не её заслуга трудов или стараний, ей, условно, повезло такой родиться. А я, учя стих, не получал ничего, поэтому зубрёжка шла так туго… ” — вертелись и перемалывались мысли в мельнице. Он вспотел, конечно, в тридцатиградусную жару выперся в пальто! Мать его часто за это ругала, но что теперь ему её мнение, которое полностью формируется и поддерживается инстинктами, привычками и гормонами. Ему едва хватило сил доплестись до утлого дивана подле бетонного ограждения трансформаторной будки.

Вопреки своим убеждениям он попытался силиться и нарисовать дракона. Сосало от нехватки никотина. На роговице появились фиолетовые плавающие пятна. Отдалённо слышались птичьи переливы. Деревья были такими живыми, такими буйными и яркими! От загородного поля веяло запахом взрастающего зерна. А небо — никогда такого не бывало! У Сергея кружилась голова, он осмотрелся: всё прежнее, но казалось, будто он нырнул в зазеркалье. Чтобы не ныли боли в голове, он склонился над мутным листом бумаги на папке и стал водить по нему карандашом. Линии не ложились на бумагу, кисть вместе с пишущим предметом проваливалась сквозь лист и не могла вывести простейшего изгиба. Сергей не понимал, в чём дело, такие простые действия превратились во что-то странное.

Вдруг его хватила необъяснимая дрожь, ему стало страшно, он попытался дыхнуть, но в нос залетел огненный воздух и обжёг носоглотку. Наконец-то он поднял пьянеющие глаза и увидел возле бетонной изгороди высокую тёмную фигуру всего в десяти метрах от дивана. Здесь Сергей заподозрил себя в помешательстве, облокотился на спинку никому не нужного предмета мебели и стал всматриваться в неизвестный субъект. Он был облачён в какой-то саванн или хитон тёмно-фиолетового оттенка, достающий до земли, лицо было закрыто весёлой белой маской, а над головой из угольно-пепельных волос возвышались два массивных толстых рога, некоторое сходство с буйволом присутствовало. Его руки были заложены сзади, так казалось.

Колязина сковало как во время сонного паралича, его обуздал страх. В голову хотели залезть кое-какие мысли, но животная паника закрыла им всем дверь. Правая рука субъекта внезапно вывелась вперёд и красноватая кисть, торчащая из-под хитона, кривым и когтистым пальцем указала прямо на Сергея. Раздался довольно страшный хрипящий голос:

— Ты…

У Колязина даже и мысли не было отвечать что-то на это.

— …Зачем живёшь?

Громогласные слова врезались в него с такой силой, что ему едва хватило сил открыть рот, осуществить какой-нибудь звук было невозможно.

Субъект опустил руку и подался немного вперёд, затем встал на расстоянии девяти шагов и уже не так захватывающе произнёс:

— Можешь перестать предаваться страху, это теперь бессмысленно.

Сидящий на диване долго не мог совладать с собой. Некто молчал. Молчал и Сергей. Он вообще ничего не понимал, однако молчание уже начинало быть достаточно неловким, если в подобной ситуации можно о таком рассуждать. Сергей постарался успокоиться и оценить ситуацию, оценка не помогала, но вот почему он отсюда не бежит? Сидит, как так и надо. Владение речью постепенно стало приходить к Сергею и первое, что он вымолвил:

— Я… я…Ты-ты кто?

Фигура шелохнулась, хотя лица под театральной маской было и не видно, но невербальные жесты давали понять, что субъект сейчас начнёт говорить.

— А сам-то, как думаешь, человек? — нечто показало пальцами на свои рога.

Не пойми что взбрело тогда в голову Колязина, но остановился он на самой, как показалось, верной догадке.

— С-сме-смер…Са-сатана?

Лик был скрыт, но Сергей почувствовал, что ему улыбаются. Странный нечеловеческий голос ответил ему:

— Хоть, это мне и льстит, но нет. Сатаной и Дьяволом обычно представляется людям всякая мелочь, чтобы потешить их самолюбие важностью персоны. Я же — один из баронов Преисподней, и притворятся мне ни к чему. Наверху меня именуют Асмодеем.

Сергею дико было слышать это, хотя и при как будто знакомо. Даже непонятно, что из его слов вызывало в нём больший резонанс. Он потупился, вдохнул адский воздух, до боли сжал веки и открыл их. Перед ним стоял всё тот же субъект.

— Ты закончил? — прозвучало в его голове.

Когда Сергей смирился с положением вещей, обладатель дурацкой театральной маски продолжил:

— Все вы, человечешки, такие. Раньше хоть творца на помощь звали. А теперь только и можете, что молчать и изумляться, повинуясь страху.

Каким-то задним местом эти слова вызвали в Сергее не только животную реакцию, но и горечь от задетого самолюбия. Может, это и помогло быстрее прийти в себя.

— З-зачем здесь? Тут? — моментально опомнился. — Не может быть! Не бывает такого!

После этих слов раздался чугунный смех, и последовали изречения:

— Да что ты знаешь? Неужели, ты, человек, будешь яростно и зло отрицать, что созерцаешь воочию. Твоё мракобесие меня забавляет.

— Нет. Я брежу. Это бред, бред, бред… — шептал сам себе Сергей.

— Только посмотри на себя, ты одержим. Прекрасное чувство, не правда ли?

Взгляд Сергея тут же устремился на зловредный субъект. Только теперь он заметил, что сильно пахнет сероводородом. В нём вдруг проснулся гнев, его сейчас откровенно унижают! Он пытался свести всё под какой-то здравый расчёт, но когда говоришь с бароном ада, то о здравии говорить не приходится. Тем временем фигура воздала руки солнцу.

— Шоры на твоих глазах мешают свернуть с дороги. Ты фанатик, твоя гордыня заслепила свет. Ты влез, куда не должен был влезать. Вкусил запретный плод. Сам, человек, ещё убедишься, к каким последствиям тебя приведут твои действия. Ни в коем случае твоя жизнь не заслуживает порицания. Философы, признаться, мои любимцы. Такие гаеры, настоящих шутов смешнее.

— Все философии жизни не имеют смысла. Философы придумывали диалектики от недостатка знаний! Теперь их взгляды глупы! Ничего больше не имеет смысла! Психология — один сплошной фарс. — неожиданно стал кричать Асмодею Колязин.

— Но-но, знавал я твоих Гёте, Шопенгаузеров, Ницшиан. Не так уж они и плохи. Страдали приступами, расстройствами личности, неполноценностью, невниманием, меланхолией, графоманией. И Фрейда твоего лично посещал на смертном одре. Сгнил старик. Мучился долго перед тем, как отдать свою душу на судилище. Ты, человек, мне его напоминаешь. Но только этим, в остальном вы абсолютно различны. — расчёиливо говорил Асмодей, на что Сергей не знал как реагировать.

— Всё, во что я верил и за что держался, оказалось таким прозаичным и никчемным. Когда же это кончится?

— Гораздо важнее другое. — парировал субъект, делая странные жесты руками.

Колязину ни с того не с сего начала резко болеть голова. Хотя что-либо адекватно осознать сейчас тяжко, но эту сверлящую боль он понимал без лишних домыслов. Он скрючился на диване и произнёс:

— Зачем? Зачем?

— Зачем. — перехватил