Через считаные минуты мы миновали облака и приземлились на высокогорной скалистой местности.

– Добро пожаловать на Цизарбию, достопочтенные рабы! Самую наипрекраснейшую планету во Вселенной! – первым покидая лифт нэускафа, воскликнул Серебан. Метрах в двадцати от задней части корабля скала обрывалась. Поблескивая на солнце, которое было если и крупнее земного, то не намного, да и желтизна его была тусклее нашего, скала имела ярко выраженный фиолетовый цвет и местами гладкую поверхность. По одному из таких мест Серебан повел ладошкой, а затем подошел к обрыву, закинул голову, расправил руки и, вдохнув на полную грудь, потянулся. – Эх, вы только вдохните этот бесподобный воздух – и сразу поймете, в какой грязи вы жили!

Прям куда деваться. Воздух как воздух, ничего особенного. В наших горах он даже почище будет. Но стоит признать, что после довольно продолжительного времени, проведенного в концлагерях пришельцев, а потом и в отсеке корабля, воздух Цизарбии был просто бесценным подарком небес. Направившись к коротышке, я набрал в легкие максимально возможную порцию воздуха и, резко выдохнув, вновь до упора их наполнил.

За моей спиной запустилась череда ахов-вздохов, сопровождающихся вожделенными стонами. Не знай я, что в действительности происходит, вполне мог бы заподозрить бесстыдную оргию.

Повторяя в десятый раз процедуру вентиляции легких, я поравнялся с коротышкой. Вдруг у меня закружилась голова, глаза покрылись пеленой, а ноги подкосились. Вызвано ли было предобморочное состояние перенасыщенностью кислородом, высотой утеса или, может, одновременно и тем и другим, трудно сказать, но я валился вперед в объятия бездны и ничего не мог с этим поделать. Зато зеленые сильные руки смогли. Они схватили меня за комбинезон в районе поясницы и, энергично потянув, отбросили назад.

– Эй, ты живой?! – прыжком оседлав мой живот, Серебан похлопал меня по щекам. – Самоубийца?! Живой?!

– Пока да, но если ты с меня не слезешь, то ненадолго.

Все меня обступили, изобразив сочувствующие мины. Они смотрели так, будто я уже отдал богу душу. Даже бородатый казался подавленным. Притворялся? Играл на публику? Возможно, но сдается мне, что не хватило бы у него ни мозгов, ни таланта, чтобы настолько правдиво корчить из себя доброго самаритянина. К тому же при всей своей несмышлености он отлично понимал, что без меня и Давида ему здесь долго не продержаться. Как и его папаше, которого Бориска очень любил и боялся потерять. Поэтому я почти не сомневался, что сейчас он искренне переживал о моем здоровье.

Все они переживали. Конечно, у каждого на то были свои причины, но тем не менее. Моя судьба не безразлична окружающим. Меня любят, обо мне заботятся, мной интересуются. Черт возьми, до чего же приятно становится на душе от таких вот осознаний. Пожалуй, не буду пока скидывать с себя коротышку, хотя и весит он порядочно. Полежу минутку-другую, понаблюдаю.

Всплакнув, Натали встала на колени и прикоснулась к моему лбу трясущейся рукой. Удостоверившись, что пациент жить будет, она коряво улыбнулась и поцеловала меня, словно как покойника.

В этой мелодраматической сценке не могла не поучаствовать и Дарья. Она дернула коротышку за косу и резво отскочила в сторону. Тот айкнул и, приподняв черные густые брови, посмотрел на нее улыбающимися глазами, будто мысленно спрашивая: «Что дальше, крошка? Ушки мне обглодаешь? Ножкой пнешь? Или, может, в ЗАГС потянешь? Так давай, зелененький весь твой!»

Бездействие коротышки спровоцировало Дашку еще на один проступок. Она сделала два осторожных шага, склонилась над Серебаном и, поводив указательным пальцем у его носа, заявила:

– Знай, я своего братика в обиду не дам! Слышишь меня, не дам?!

– Слышу, слышу, не дашь! – ответил он и шепотом добавил: – Хотя зря, еще ни одна не жаловалась.

– Хам!

Серебан наконец-то выполнил просьбу, убравшись с моего урчащего живота, и помог подняться. Окинув взглядом Дашку, злобно на него косящуюся, он снова уставился на меня.

– Не торопись на тот свет, у тебя на этом еще тьма незаконченных дел. И успокой свою защитницу, а то своими милыми глазками она во мне скоро дырку проделает.

– Ты мне жизнь спас, муклорнианец. Спасибо тебе.

Я протянул коротышке руку, и тот пожал ее.

Поняв, что незаслуженно его обругала, Дашка подобрела в лице, изображая сожаление. Воспользовавшись моментом, пока Кирилл любовался местными красотами, она резко шагнула к Серебану, чмокнула его в щеку и еще резче отшагнула обратно. Коротышка застыл на месте в блаженном состоянии. Произнеся букву «б», темнозеленые губы слегка задергались, пытаясь воспроизвести и остальные. Когда же у них это получилось, то буквы сложились в слово «богиня».

Вот так дела! Похоже, кое-кто втрескался по уши. Назревало еще одно предобморочное состояние, только уже не у меня. И чтобы теперь мне не пришлось его откачивать, я легонько щелкнул по зеленому носу и предложил Серебану пройтись со мной до края пропасти. Он не отказался.

Мы остановились в полутора метрах от обрыва. Легкий прохладный ветер приятно обдувал лицо и, благодаря расстегнутой до пупка молнии, проникал под комбинезон, освежая грудь и вспотевшие подмышки. Коротышка похлопал меня по колену и, протянув руки к пропасти, восторженно сказал:

– Вряд ли ты видел что-то более великолепное!

– Как сказать, как сказать…

С трудом сдерживая эмоции, я не стал признаваться ему, насколько сильно этот великолепный вид взбудоражил мой мозг, хотя, наверное, он и сам догадывался. В эти мгновения я ощущал себя богом, стоявшим на вершине мира и напряженно анализировавшим свое творение. Идеально ли оно? Может, стоит чего-нибудь добавить? Деревце какое? Озерцо? Или скалистую гору?.. Нет уж, увольте! Ничего здесь больше не требовалось! Творение было идеальным!

По левую сторону от подножия высоченной скалы простирался густой лес. Облепленные ярко-красными листьями кроны, колыхаясь на ветру, напоминали огненное пламя апокалипсических масштабов. Беря начало откуда-то из-за горизонта, оно будто сдерживалось неприступной скалой спереди и протяженным забором и горами справа.

Забор оберегал собой нечто такое, что вынудило бы выдающихся архитекторов человечества признать свою полную несостоятельность и выбросить университетские дипломы в мусорное ведро. Этим «нечто» являлся город – уникальнейший мегаполис, до которого нам, землянам, еще расти и расти. По большей части он состоял из высотных домов, дотягивающихся крышами до половины скалы, а некоторые были и еще выше. Миниатюрные и упрощенные их копии мне приходилось видеть на земной базе пришельцев, но если те казались уродливыми теремками, то эти – захватывающими дух Тадж-Махал ами.

Формы капель, определяющих внешний вид этажей каждого здания, претерпевали здесь ощутимые изменения. В их слиянии появилась некая эстетичность и последовательность. Уже без всяких излишних архитектурных вычурностей все капли были однообразными. Они сужались по высоте на одном краю и, плавно расширяясь, широко закруглялись на другом. На заваленную на бок громадную каплю наваливалась следующая, но узким краем на округлый край предыдущей, а округлым, соответственно, на узкий. Так продолжалось до тех пор, пока не выстраивалось нужного размера здание.