присоединились к ним, и я не знаю, подумал ли Вадик о том же, но я сразу вспомнил Гудермес, полуразрушенное здание городской администрации и лохматый мяч, который мы пуляли в стену почти двадцать лет назад. С нами был ещё один парень по фамилии Максимов, погибший 2 июля во время теракта.

У ворот дома я сказал:

— Вадик, знаешь, что меня в тебе бесило?

Он удивлённо поднял прямые брови. Весь он такой, состоящий из прямых и углов, которые даже полнота не смягчила достаточно. Во мне проснулась спортивная злость:

— Ты же никого к себе не подпускаешь, с людьми не говоришь! Ты считаешь, что люди сами должны о твоих мыслях догадываться.

— Сложно было догадаться, что меня из-за тебя уволили? — свирепо посмотрел он.

— Да я не про конкретный эпизод, я вообще. Вот я даже сейчас не понимаю, что у тебя на уме.

— Это потому что следак ты хреновый и людей читать не умеешь.

— Я не спорю. Но тебя тем более не прочитать. Вот чего ты молчишь? Ну, я могу ещё раз извиниться, если это поможет.

— Поможет! — фыркнул он и кивнул в сторону розового дома. — Видишь, как я преуспел. Дом свой аж на восемьдесят квадратов! И профессия какая: целый машинист агрегата для изготовления печано-глинистых форм с вертикальным разъёмом линии безопочной формовки — слышал про такое? Ваши не поленились! Оформили мне волчий билет, ладно хоть сюда устроился. Вот так, Киря, тебя отмазывали. С огоньком!

— А чего мне не позвонил? Ну, глупо же, Вадик! Меня от одной мысли этой скручивает: почему ты в себе держал?

— Как я тебе позвоню, балбес? Ты подозреваемый был!

— Ладно, а потом? Я же приезжал и что увидел? Спину твою загорелую!

— А мне от тебя ничего не надо было. Я уже устроился. Глянь, красота какая!

Травянистый проулок между домами уходил вдаль, и не было в нём ничего живописного, но мы почему-то залюбовались кривыми заборами, прицепами, штабелями досок, которые припасли хозяйственные катавцы.

В 2009 году всё вышло из-под контроля, и Вадик запомнил меня перебежчиком, интриганом, убийцей. Мне это было тем более обидно, что о его злоключениях я узнал с большим опозданием, в чём, конечно, была и моя вина, потому что в те месяцы я думал больше о себе. Но с тех пор я работал честно и порой думал, что Вадик мог бы принять это во внимание. Но он, конечно, не мог. Рыкованов и вся наша компания не вызывала у него ничего кроме высокомерной изжоги.

Вадик всегда был сухарём. Он слишком полагался на своей интеллект и опыт, мог заметить мелкую деталь или сделать неожиданный вывод, но в общении с людьми оставался по деловому прямолинеен, бескомпромиссен, а порой и раздражителен. Любая душевность была ему чужда, он не умел размягчить человека или взглянуть на ситуацию с его точки зрения. Он видел виновных, но он не старался их понять — да разве ему это было нужно? Даже в Аргуне, который сблизил нас всех, он оставался для меня загадкой, о себе рассказывал мало, всегда был в ровном настроении, а если на кого-то обижался — вычёркивал навсегда. Было в нём что-то от буддиста и фашиста одновременно.

Я не знаю, как он раскрыл убийство Астраханцева, спланированное тщательно, со знанием дела. Не знаю, почему Рыкованов обошёлся с ним так жёстко, хотя мог бы, наверное, добиться молчания другим способом, без увольнения, без чёрных меток. Чем-то Вадик его разозлил. Но даже тогда я не испытывал к нему враждебности, скорее, меня мучил стыд. Когда-то мы были другими, но он остался собой, а я — нет.

— Помнишь, как ты Светку тащил? — спросил я, вообразив вдруг в проулке их контуры: Вадик в костюме, невеста у него на руках, шлейф платья метёт по пыльной траве, а её младший брат бежит, подскакивая, и пытается на ходу схватить подол. Вадик смеётся.

— Сколько лет прошло? 18?

— Наверное, — пожал он плечами.

— А где она? — спросил я.

— В Орловке. У родственников.

* * *

Вечером я ходил на разведку к дому деда Матвея: он поснимал с уазика «колёсья», а сам укатил на своём драндулете «рыбалить». Я видел его на дороге в облаке розовой вечерней пыли, вцепившегося коршуном в каракат, похожий на помесь квадроцикла и гужевой повозки.

Лис составил список вещей: фонари, палатка, спальники, консервы и сухари, вода, респираторы, аптечка (по списку), большой рюкзак для меня, газовая горелка, плащи-дождевики, перчатки, индикатор радиоактивности, инструмент (кусачки, плоскогубцы), лопата, внешний аккумулятор для смартфона. Лис настаивал, чтобы я сменил обувь на более плотную и водонепроницаемую (лучше сапоги) и раздобыл куртку из грубой ткани. Главный фактор поражения в зоне — пыль, несущая на себе радиоактивные частицы. Поэтому жечь костры там нельзя, а ночевать лучше в укрытии, чтобы защититься от утренней росы. Я выдал Лису необходимую сумму, чтобы утром он занялся покупками.

Лис и Вадик сразу поладили, что, впрочем, меня не удивило — два интроверта проклятых. Они ушли кидать сено, пока Кэрол занималась белокурой Таней, совершенно очарованной своей новой подругой. Часов в восемь вечера меня сморил сон, который прервал грохот сверхзвуковых самолётов, прокатившийся по Катаву как чёртово колесо.

Лис и Вадик вернулись распаренные и красные, в разводах грязного пота. Они непринуждённо беседовали, будто отец с сыном.

— Хороший глаз у парня, — отвесил Вадик неожиданный комплимент.

— Глаз? — не понял я.

— Да, наблюдательный он. Всё замечает. Таких в следователи брать надо, а не наших недоучек.

— По работе скучаешь?

Он не ответил.

Ужинали за большим столом в зале. Лиса отправили во двор следить за грилем, Кэрол занялась посудой, Таня руководила ей на правах хозяйки.

Вадик выставил на стол матовую от холода бутылку водки, и, слово чувствуя момент, на пороге возник дядя Миша, родственник и бывший начальник Вадика, вышедший на пенсию. С Вадиковой свадьбы он почти не изменился, разве что усы его стали пожиже, да худое лицо пошло буграми. На скуле у него торчал приличных размеров жировик.

Когда мы выпили, дядя Миша погрузился в пересказ сводок с