не знаю, — проговорил Лис. — Но чтобы одержать полную победу в войне, нужно не только одолеть врага, но и единолично переписать историю. Это и было главным правом победителя: сочинить свою легенду о событиях. Но уже с Крымской войны, с развитием газет, это стало сложнее, а теперь тем более. Война никогда не бывает чистой, справедливой, победоносной. Война это всегда грязь и ужас. Она всегда оставляет клеймо на тех, кто её начал. И сегодня его уже не скрыть под слоем мифов. Мир слишком изменился.

— Ничего не изменилось, — возразил Сашка. — Человек остаётся человеком. А нелюди — нелюдями.

Лис не ответил. Он уже утонул в своих лисьих мыслях. Кэрол сидела напряжённая, сложив руки на колени, как школьница.

Обогнув Юрюзань, мы ушли в сторону Катав-Ивановска, пронеслись по прямой дороге и скоро попали в орбиту города, в царство дощатых заборов и мрачных домов. Дома утопали в зелени и казались нежилыми. У ворот стояли старые машины или мотоциклы «Урал», были свалены доски и кучи щебня. Но ближе к центру дома стали веселее, и открылся вид на холмистую часть города. Улица Нагорная, сделав два крутых виража, вывела нас на дорогу вдоль заводского пруда с тонкой стрелкой плотины. По правую руку тянулась живописная скала замысловатой формы, изрезанная горнопроходческим инструментом. Вдали сверкал словно россыпь игрушек центр города, ослепительный на фоне затянутых дымкой гор. Небо подпирала колоннада заводских труб, и казалось, архитектор специально вписал её в ложбину гор, чтобы укрепить линию горизонта. Катав-Ивановск так сросся со своим ландшафтом, что уже трудно было понять, что здесь природное, а что принесли с собой горнозаводцы.

— Теперь куда? — спросил Сашка нетерпеливо, когда мы проехали мимо проходной завода.

— В район городской больницы.

Мелькнула рафинадным боком церковь, и начались двухэтажные постройки разных эпох: здесь были старинные особняки, сталинские дома с эркерами, плоские новоделы и магазины, уродливо заросшие вывесками. Через квартал пятиэтажных домов мы вывернули на дорогу, ведущую в глубь частного сектора, где Катав-Ивановск резко стих и превратился в апатичную деревню с прямыми улицами. Где-то здесь жил Вадик.

Глава 6. Бывший друг

Дом я узнал не сразу. Мне помнился его ярко-зелёный фасад, но его перекрасили, и шелушащаяся старая краска осталась только на воротах. Стены затянули розовым сайдингом, отчего дом походил на пластмассовую игрушку.

Улица была грунтовой, широкой и пыльной. Дом находился ниже уровня дороги. Я спустился к воротам и несколько раз постучал. Надрывно залаяла собака. Я заметил движение в окне, и вскоре по ту сторону ворот зашлёпали тапочки, хрюкнул засов, и девочка лет шести уставилась на меня снизу вверх. Во рту у неё был леденец. Она клацала о него зубами и размазывала вокруг рта грязную слюну.

— Вам кого? — спросила она растерянно.

— Здравствуй. Я друг твоего… Я друг Вадима Резяпина. Он ещё здесь живёт?

На лице девочки мелькнуло облегчение, дверь с грохотом захлопнулась, и послышалось шлёпанье ног.

— Па-а-ап, там к тебе какой-то дяденька, — кричала она.

Теперь по ту сторону калитки приближались другие шаги, шоркающие, деловые, раздражённые, хлябающие задниками — шаги селянина, которого оторвали от работы. Пульс застучал в висках, словно на меня наползал танк.

Вадик открыл дверь, стоя передо мной с голым торсом, в трико и смятых кроссовках. За десять лет он стал как будто ниже ростом, поправился, наел живот, отделённый от красной груди белой складкой на коже. Его кудрявые волосы были коротко острижены и начали лысеть по бокам, отчего его чуб выглядел, как полуостров. Прямоугольное лицо стало ещё шире и обрело кирпичный цвет и такую же тяжесть. Близко посаженные глаза как и раньше немного косили. Татуировка змеи на правом плече потеряла форму, напоминая теперь дождевого червя.

— Вадик, привет, — сказал я.

В голове мелькал калейдоскоп сценариев разговора, но хорошего среди них не было.

— Приве-ет, — сказал он, растягивая гласные, глядя на меня с плотоядностью, словно готовился вцепиться в шею.

Он отступил, словно бы приглашая во двор. Я кивнул на машину.

— Со мной ещё люди. Молодые.

Вадик пошёл в дом и крикнул оттуда:

— И молодые пусть заходят.

Я вернулся к машине и поблагодарил Сашку.

— Давай, не кисни, — бросил он мне, пока мы разгружали вещи. — Победа за нами. А ты, — обратился он к Лису, — не болтай много, а то потом каяться придётся.

— Если придётся, покаюсь, — ответил Лис.

Внедорожник стартанул резко, поднял шлейф пыли и помчался по дороге, напоминая ракету в плотных слоях атмосферы. Инверсионный след оседал на заборах серой пыльцой.

Мы бросили рюкзаки на крыльце и зашли в пасмурный дом, где пахло деревом и коврами. Лис и Кэрол нерешительно протопали в зал, где дочка Вадика собирала мозаики.

Хозяин сидел на кухне, облокотившись на стол, сутулый и неожиданно округлый, совсем не похожий на энергичного, невероятно сильного следователя, перворазрядника по борьбе, которого я когда-то знал. Чёрный котёнок тёрся у его ног.

Напротив Вадика стоял табурет, и он неспроста установил его в центре кухни. Я сел и под его косым взглядом почувствовал себя как на допросе. Ну, что же, можно и так…

— Чего приехал? — спросил он угрюмо.

— Помощь твоя нужна. Мне бы машину купить, «Жигули» какие-нибудь или «уазик».

— Ну, а я при чём? Иди на литейный, там помогут. Твой же актив, — последнее слово он произнёс с презрением.

На литейном работал сам Вадик: по иронии судьбы, после увольнение из органов он вынужден был устроиться на «чезаровский» завод, хотя именно «Чезар» способствовал его увольнению. В этом было что-то симптоматичное: он пошёл на принцип, пошёл против рыковановской системы, словно забыв, что в уральских краях ей нет альтернатив.

Вадик выжидательно смотрел на меня. Я много раз был на Катав-Ивановском литейном, но никогда не заходил в цеха, где мог бы встретить формовщика Вадика. Теперь его взгляд спрашивал, почему.

— Я розыске, — был мой ответ.

— За что?

— За убийство. Но я не убивал. Вадик, на этот раз меня просто слили.

Он усмехнулся. Что же, смейся, имеешь