тарелку, закрыв ладонью глаза младшего брата.

И хотя я знаю, что будет дальше, мне приходится поднять руку, прикусить костяшки пальцев, чтобы не закричать. В зал врывается граф Акошвара в плаще из белых перьев, сверкающих в свете свеч. Он сам несёт золотую клетку, внутри которой сидит ощипанный сокол, вздрагивающий, тощий, похожий на чей-то ужин. Я рыдаю, зажав рот ладонью, чувствуя вкус своей солёной влажной кожи.

Граф Акошвара не является истинным наследником Племени Белого Сокола. Мало кто помнит, что святой Иштван родился с языческим именем (которое ныне вымарано из всех архивов и которое закон Рийар запрещает произносить вслух), потому что его дед, язычник, был кровным вождём.

Король откашливается, но ничего не говорит, только кивает.

Нандор наблюдает за всем блестящими стеклянными глазами, голубыми с более бледным ободком – словно иней, наросший вдоль оконной рамы. Он берёт со стола нож, выкованный королём несколько минут назад, и легко сходит с помоста. Сокол бьёт лысыми крыльями, хрипло крича.

Нандор просовывает нож сквозь прутья клетки и вонзает в обнажённую грудь птицы.

Сокол умирает медленно, заливая пол клетки розовым – словно птенец в гнезде, снова ставший маленьким после смерти. Слёзы текут по моим щекам. Нандор бросает нож на пол, и тот стучит по камню, впитавшему кровь. Подняв голову к Верхнему Миру, он произносит:

– Да умрут старые традиции, а вместе с ними и ложные боги.

Глава пятнадцатая

В гуле одобрения, полного слезливых молитв, Нандор поворачивается и устремляет взгляд на меня. Его глаза, жуткие в своей двухцветной голубизне, бледные и яркие, как кварц, блестящий в устье пещеры, – словно лёд никогда не покидал его. Лойош наносит мне жёсткий удар обухом топора, я спотыкаюсь и падаю на колени перед помостом – перед Нандором. Где-то на краю восприятия жужжат голоса, гнусавые и разрозненные, словно гул насекомых. Пытаюсь выхватить слово, фразу, хоть что-то.

– Чудовище, – говорит женщина в белой, похожей на коробку, шляпе.

– Язычница, – говорит мужчина в пепельно-сером доломане.

И ещё дюжина голосов повторяет: «правосудие, правосудие, правосудие».

Крёстный Смерти вспорет меня, как ворона на ритуальном столе авгура.

– Твой народ требует правосудия, – говорит Нандор, глядя на отца. – Ты ответишь им?

Король несколько мгновений смотрит на меня, но вместо того, чтобы кивнуть в знак согласия, произносит:

– Подойди сюда, сын мой.

Расслабив плечи, Нандор возвращается на своё место за столом, и я замечаю, как уголки его рта мрачно подрагивают. Палец поглаживает край пустой тарелки. Я вспоминаю, как Гашпар говорил, что Нандор сделает ход против отца на пиру в честь Святого Иштвана, и ловлю себя на том, что соизмеряю расстояние между рукой Нандора и его ножом.

– Гашпар привёз эту волчицу из своего дальнего путешествия в Кехси, – говорит король и делает паузу, вытирая со лба влажный пот. – Мне сказали, что она – не видящая, но может статься, она наделена силой в одном из трёх других даров.

Некоторые ногти в короне короля трескаются, желтеют. В конце концов они рассыпятся в пыль, и тогда ему потребуется больше тёплых тел волчиц.

– Отец… – начинает Нандор, но король вскидывает руку.

– Принесите мне кусок угля и немного растопки, – изрекает он.

Охотник с отрезанным ухом на миг исчезает, а возвращается уже нагруженный углём и дровами. Теперь я узнаю в нём того самого Охотника, который говорил с Гашпаром: Фарентса. Он мрачно бросает дрова передо мной, а потом хватает меня за руку и открывает, вкладывая уголь в мою ладонь. На его щеках и лбу пролегают складки отвращения.

– Что ж, давай, – король Янош распрямляется, моргает, глядя на меня. – Покажи мне, какой магией наделили тебя твои боги. Разожги огонь этими дровами.

Глаза у короля карие, а не голубые, а лицо – почти такое же уродливое и постаревшее, как у Вираг. Но в этот миг я готова поклясться, что он похож на Котолин, нависшую надо мной с угрозой смерти и требующую невозможного.

Беру какой-то расщеплённый кусок древесины и провожу пальцем по всей длине. Я делаю это дважды, трижды, пока король не издаёт недовольный звук и не качает головой.

– Очевидно, не огнетворица, – говорит он. – Тогда возьми этот уголь, волчица, и преврати его в железо или в серебро.

Сжимаю уголь в своей четырёхпалой руке, и на ладони остаются чёрные ручейки. Король Янош уже видел языческую магию; видел, как дюжина волчиц жалась перед ним, словно скот на базаре, корчилась, чтобы доказать ценность своей смерти. И потому я начинаю петь тихо – ровно настолько, чтобы мои слова достигли длинного стола короля.

«Первым пришёл Король Иштван. Плащ его бел, точно снег.

Следом был сын его, Тудор. Пламя на Север принёс.

После был Геза, он – третий. С длинной седой бородой.

Янош – король наш последний… Сын его – Фекете, принц».

Пропевая эти слова, я смотрю на Гашпара, и мой взгляд непоколебим – я словно бросаю ему вызов, чтобы он отвёл взгляд. Он обнимает своего младшего брата, стискивая в кулаке ткань зелёного доломана мальчика. На его лице нет фальши, нет притворного придворного равнодушия. Его глаз блестит от тоски, но он всё ещё не говорит ни слова. Интересно, когда я буду умирать, он вспомнит, как нежно целовал мою шею – ту самую шею, которая раскроется под клинком его отца кровавым цветком.

Когда я заканчиваю песнь, уголь всё ещё закопченный и чёрный.

– Нет таланта к ковке, – бормочет король. – Ну что ж, может быть, ты целительница. Эй, Охотник, подойди.

Он жестом подзывает к себе Лойоша, который стоит у стены, похожий на тень. Охотник выступает вперёд и склоняется перед королём в низком безмолвном поклоне.

– Твоё лицо, – говорит король.

Мне кажется, меня сейчас стошнит, когда я прижимаю почерневшую ладонь к щеке Лойоша, к багровому остатку его носа, к шраму, рассекающему его лоб надвое. Всё это время Лойош дышит, как разъярённый бык. Его кадык дёргается, руки сжаты в кулаки, и он, конечно же, мечтает вместо этого стиснуть мне горло.

Но не нарастают новые мышцы, чтобы снова сделать его нос целым, и новая кожа не натягивается поверх ужасного шрама. Лойош отстраняется от меня, сплёвывая и тяжело дыша, а я отшатываюсь на глазах у всех этих гостей-патрифидов.

Король резко выдыхает:

– Так в чём же твоя магия, волчица?

– Какое это имеет значение? – Мой голос хриплый, бесполезный. – Ты ведь всё равно меня убьёшь.

По толпе пробегает ропот надежды. Они все хотят, чтобы меня