– Я в порядке, – хрипло выдохнул он. Наверное, он кричал. – Просто со мной… – Он снова сделал глубокий вдох, работая с дыханием так, как его учил терапевт. – Со мной такое случается. С тех пор как я вернулся.

Она молчала, и он оглянулся на нее. И не нашел предсказуемой жалости. Или страха.

Только удивление. И еще что-то, что он не мог описать.

Но через несколько секунд ушло и это. Она смахнула капельки пота ему со лба. Потом с висков. Со щеки. И с другой тоже.

Слезы.

– Я понимаю. Моя мама была… склонна к насилию, – тихо сказала она.

Кошмары и ужас тотчас вылетели у него из головы.

– Мне так жаль.

Ее мать умерла, – напомнил он себе. Иначе он не стал бы долго думать, а выследил бы ее и бросил в тюрьму.

– Я это тоже до сих пор помню. Как она возвращается домой пьяная или под кайфом, иногда все вместе. У меня до сих в ушах стоят ее… монологи. До сих пор помню, как я тряслась от страха, потому что знала, что будет дальше.

Насилие встречается во всех слоях общества. Даже в высших. Люк почувствовал приступ тошноты, когда он вспомнил об этом, услышав, через что прошла Холли.

– Однажды она сломала мне руку. Мне было десять. Звучит избито, но в больнице я сказала, что упала, когда лезла на дерево.

У него свело желудок, когда он перевел взгляд на ее руку. Она дотронулась до нее пальцами так, словно до сих пор чувствовала ту сломанную кость.

– А твой отец?..

Ее родители умерли, и, задавая этот вопрос, он нарушал все границы, но…

– Его никогда не было рядом. Он вообще не знал, что происходит.

Люк посмотрел на нее, и Холли встретила его взгляд.

– Я знаю, каково это, – тихо продолжила она. – Страдать от кошмаров.

Люк сглотнул. С тех пор как он стал слушать Холли и ее голос, его сердце, наконец, стало биться тише, а дыхание выровнялось.

– Но мы оба выжили, – прохрипел он. – Справились.

В ее глазах снова вспыхнуло чувство, которое он не мог описать.

– Ты прав, – ответила она.

Люк смотрел на их соприкасающиеся руки. На пальцы, которые так нежно стерли слезы с его лица. Он взял Холли за подбородок, приподнял ее голову и встретился с ней взглядом. Люк понял, что ему совершенно наплевать на то, что за ними могут наблюдать из окон соседних зданий или с улицы далеко внизу. Ему было наплевать на все, когда он наклонился и поцеловал ее.

Вернее, попытался.

Холли отпрянула.

У него внутри все оборвалось, а лицо запылало, как только она отшатнулась. Отвергла его.

Тяжелое расставание, так она сказала. А когда они танцевали под ту песню, у нее было такое выражение лица, что он понял: она до сих пор не забыла того, кто разбил ей сердце.

– Прости, – выпалила она.

– Не извиняйся.

Она сама вольна решать – и всегда будет вольна решать, – целовать его или нет.

– Все в порядке.

Зеленые глаза оббежали его.

– Я тебе не подхожу, Люк.

– Не надо думать, что знаешь, кто мне подходит. – Слова вырвались у него прежде, чем он смог обдумать ответ.

Она пятилась с балкона, щеки залились краской.

– Тебя это пугает? – спросил он хрипло.

«Кошмары, которые я не могу контролировать?»

– Нет, совсем нет.

В ее голосе было столько прямолинейности, что он был склонен ей верить. Она по-прежнему пятилась к двери в квартиру.

– У меня сложная жизнь. А ты хороший человек, Люк.

Она это так сказала…

– У тебя какие-то серьезные проблемы?

Он придумает, как ей помочь. Бэтвинг придумает, как ей помочь.

– У меня сложная жизнь, – повторила она. – В моем положении нечестно давать обещания.

Прежде чем он успел понять, что же это значит, она ушла.

* * *

У Люка кулаки чесались – так ему не терпелось побиться с кем-то из Готэмского подполья.

Он осознал это, когда проснулся на следующее утро. Когда вечером надел смокинг, чтобы поехать на бал в честь ГДГП. Когда приехал туда и стал танцевать.

И ждать – ее.

Ту, что может дать ему бой, которого он ждет.

Он видел, как она билась с Тигрис. И знал, что он может использовать против нее все, что только умеет, но это ее не сломает. Сегодня все закончится. Хватит валять дурака, смотреть, как она ускользает от него. Если она с подружками сегодня заявится сюда, уйдут они в наручниках.

Люк попытался сосредоточиться на предстоящей работе и не смотреть на Холли. Она была прекрасна в платье цвета морской волны и весь вечер смотрела на него так, будто вот-вот решится подойти к нему.

Люк намеренно не приближался к ней. Всегда танцевал с кем-то еще.

Он знал, что ведет себя как придурок. Элиза назвала бы его поведение бреднями маленького мальчика-недомужчины, но ему было наплевать.

У него есть проблемы поважнее, чем поцелуи с соседкой.

Точнее, неудавшийся поцелуй.

Люк стоял в толпе с бокалом шампанского в руках, когда Гордон поднялся на сцену, чтобы произнести речь. Идеальный момент для Женщины-Кошки, Харли и Плюща. Они любят нападать, когда все смотрят в одну сторону, и камеры ведут обзорную съемку.

Однако Гордону, облаченному в смокинг (каштановые волосы в кои-то веки зачесаны назад), никто не помешал произнести речь о том, как ГДГП неустанно трудится, чтобы заслужить доверие жителей Готэма, и отдать честь мужчинам и женщинам в форме, которые, работая без устали, делают этот город безопаснее. Что-то, сказанное им, было полным бредом, но большую часть речи пропитывали искренняя вера и надежда Гордона, что ГДГП сможет подняться над собственным прошлым и недавней историей, став чем-то лучшим. Гордон ненадолго замолчал, опустив глаза в телефон, а потом отсалютовал собравшимся полицейским. Люк поднял бокал, тоже поприветствовав, и последовал за толпой.

Он как ни в чем не бывало прошел за мужчинами и женщинами к своему столу (там сидело высшее городское руководство) и приблизился к месту, где стоял Гордон. Тот тихо разговаривал с собравшимися слева от сцены. Никто не заметил, что Люк стоит рядом и слышит, как Гордон негромко объявляет: «Когда вы услышите то, что я собираюсь сказать, не паникуйте. Ведите себя как обычно».

У Люка кровь застучала в ушах.

Гордон продолжил: «Час назад обокрали химическую фабрику в Отсибурге».

Женщина-Кошка не придет, осознал Люк, услышав слова Гордона.

Она воспользовалась тем, что на бал стянуты все силы, все лучшие полицейские. Стянуты на бал потому…