И вдруг случайная встреча с Солонецким. И неожиданная любовь, заставившая приехать сюда, к нему…

Сейчас она не заглядывала вперёд, не строила планов, как будет жить дальше одна, она просто наслаждалась своим сегодняшним счастьем и думала о ребёнке…

Солонецкий закрутился в водовороте дел.

Туров, назначенный исполняющим обязанности главного инженера, по вечерам засиживался в кабинете, с головой окунувшись в новые для него проблемы и заботы.

Через неделю он зашёл к начальнику строительства и сказал, что главным инженером быть ему уже поздно.

– Думаешь, мне начальником быть не поздно? – спросил его Солонецкий. – Сам знаешь, не железный, а вот сижу, руковожу…

– Не лукавь, – устало произнёс Туров. – Ты привык уже на этом месте. А я там, в своём управлении. Я там все задворки знаю, мне двух часов в день хватало, чтобы всё крутилось. Приходил по вечерам, внуков тискал. А сейчас валюсь замертво…

– Привыкнешь, – неуверенно пообещал Солонецкий.

Туров покачал головой.

– Кузьмина я не заменю. Не получится, Юра, при всём желании.

Солонецкий вздохнул.

– Некому, кроме тебя, – честно сказал он. – Некому, Сергей, а потому – тяни.

– Но надолго меня не хватит. – Туров покрутил в руках авторучку. – Ищи замену, Юрий Иванович, ищи, пока всё не завалил.

И, словно кто подслушал их разговор, на следующий день пришло толстое, отпечатанное на машинке письмо Ладова.

Он писал, что дела его идут неплохо, что по вечерам он сидит на работе, просчитывает стройку и уже нашёл веские доводы за продолжение строительства, против которых никто не устоит, а значит, и консервации не будет.

Какие именно доводы, он не уточнял, и, читая это место, Солонецкий усмехнулся.

Ещё Ладов писал, что засиделся в главке, хочет живой интересной работы, затосковал по Северу, по коллегам-гидростроителям. Одним словом, совсем не против приехать на стройку работать. И в главке в принципе не возражают, а начальник главка намекнул, что всё дело теперь за Солонецким.

«Мы с тобой друг друга давно знаем, – писал Ладов. – И то, что случилось – такая нелепица, которой и объяснения-то не найдёшь. Я нисколько не выгораживаю себя, вёл себя отвратительно, но в своих подозрениях насчёт Ирины ты не прав. И вообще, надо сказать, что ты плохо знаешь свою жену и своих друзей…»

В конце Ладов писал о слухах, которые якобы расползлись уже по всему главку о его связи с Ольгой Павловной. По-дружески пожурил и в то же время похвалил, лестно отозвавшись об этой «умной и красивой» женщине. Писал, что лично его это не касается, но он решил поставить в известность, ибо слухи есть и не каждый воспримет их так, как подобает.

Письмо было витиеватое, большое, с отступлениями и ответвлениями, с намёками и недомолвками. И только в конце Ладов несколько приоткрыл карты, словно бы вскользь обмолвившись о том, что вопрос о его переводе в Снежный фактически решён.

Солонецкий показал письмо Турову, и тот искренне обрадовался:

– Слава богу. Так-то оно лучше. Вернусь в своё управление и заберу к себе Божко главным инженером. На пенсию пойду – вот и замена.

– Это мы ещё посмотрим… Божко и сейчас на своём месте, а потом – не считай, что твоё управление слишком уж заманчивая для него перспектива.

– Тогда к себе замом бери, – серьёзно посоветовал Туров. – На место Костюкова. Не прогадаешь.

– А это уж я сам как-нибудь, – сердито сказал Солонецкий. – Советы ты мастер давать, а сам в кусты.

Туров не обиделся:

– Всё равно послушаешься. Глаз у тебя хороший…

– Только вот в отношении тебя промахнулся.

– Бывает и на старуху проруха.

– Мне твоё настроение не нравится, – сказал Солонецкий. – Мы с тобой друг друга уже, наверное, четверть века знаем, так что давай без выкрутасов…

– И мы с тобой вроде всегда говорили друг другу всё честно, так?

– Так, – растерянно согласился Солонецкий, не понимая, к чему тот клонит.

– А теперь я не хочу, чтобы говорили, дескать, Солонецкий друзей пристраивает. Больше того, я дружбы нашей терять не хочу…

– Ну, это ты слишком.

– Да нет, Юра, в самую точку. Уважение – оно ведь на деле строится. А человек редко объективен бывает, оценивая близких или друзей. Начнутся разговоры, пересуды… Не подумай только, что боюсь. – Туров усмехнулся. – Просто силён был Кузьмин. После него я как пигмей после великана…

– Не прибедняйся.

– Говорю так, потому что знаю, на что способен. Такого начальника на основные сооружения, как я, тебе долго искать придётся в случае чего… И вот что я тебе ещё посоветовал бы, – после паузы негромко добавил Туров. – Кузьмина надо возвращать…

– Как? Упасть на колени, умолять?

– Зачем же. Ты прекрасно знаешь, как это сделать. Я уверен, он уже жалеет, что погорячился. И потом, ведь вы с ним ни разу по-человечески не поговорили. Ты обвиняешь Кузьмина в бездушии, в том, что железки и дело для него превыше всего, что он за ними людей не видит. А сам-то знаешь, что у него на душе, чем живёт?.. Нет. Ведь ни разу не поговорили, чтоб не о делах. Водки вместе не выпили.

– Он не пьёт, – буркнул Солонецкий. – Да и нельзя нынче. С пьянством боремся.

– Ты же понимаешь, о чём я…

– Ладно, давай закроем эту тему. Ну а насчёт тебя я подумаю.

– Вот и думай. – Туров встал. – Засиделись мы с тобой.

Солонецкий взглянул на часы:

– Действительно.

– Одевайся, я тебя подожду.

…В холодном воздухе необычно ярко горели фонари. Торопливо пробегали прохожие.

– Морозец, – крякнул Туров, поднимая воротник. – Когда к нам вдвоём заглянете?

Солонецкий не сразу понял, кого он имеет в виду, а когда понял, неожидано огорчился. Втайне он побаивался встречи с Полиной Львовной – он был уверен, что она выразит ему своё презрение, может быть, даже не захочет разговаривать. Но оказывается, Туровы ждут не только его.

– Может быть, и заглянем, – неуверенно пообещал он. – А вообще, Серёга, если по-мужски…

Недоговорил, сдержал себя на полуслове, испугавшись, что сейчас скажет что-нибудь обидное и глупое об Ольге Павловне. Скажет то, что потом себе никогда не простит.

– Не до этого сейчас, – выкрутился он.

– Ну смотри, как будет время… Полина познакомиться хотела.

– Угу, – промычал Солонецкий.

Попрощавшись, он прошёл ещё несколько шагов и вдруг повернул в сторону от дома. Там его ждали теперь и беспокоились, но почему-то вернулось забытое нежелание возвращаться домой.

Он шёл по кромке укатанной дороги, отступая в сторону, когда мимо проносились тяжёлые КрАЗы, и думал о Кузьмине. Было непонятно и странно, что Кузьмин – не как специалист, а как человек, которого он не принимал, которого, если честно говорить, даже опасался – вдруг оказался ему необходим. Вернее, он был необходим производству, стройке. Но ведь Кузьмин человек, а не машина, и его нужность Солонецкому и в целом обществу предполагала не только исправное служение делу, но и образ мышления, его отношение к жизни…