дальше чем на четыре, на пять миль. «Вы только посмотрите на Большого Микиля и на его парня! — говорили они. — Вот же лентяи, — только и слышалось со всех сторон. — Рассядутся в лодке, парус знай на них работает, а они только штаны протирают. Да что вы знаете о рыбной ловле? То, чем вы занимаетесь, это же так себе, прогулочка. Выходят на какой-то штуке, которая за них всю работу делает, сами и палец о палец не ударят и еще имеют наглость называться мужчинами!» Большой Микиль страшно возмутился при этой попытке умалить его мужское достоинство и в соответствующих выражениях разъяснил, сколько тяжелой работы требует парусная лодка. Он так ругался, что все перед ним спасовали, а потом они все вместе отбыли в пивную, и спорили до глубокой ночи о сравнительных достоинствах парусной лодки и гребной лодки, и говорили о сельди, о макрели и о прочей рыбе, и время они провели замечательно, и Большой Микиль нарадоваться не мог, как это его осенила столь блестящая мысль, и начал поговаривать о том, что он хочет отдохнуть в деревне, а на следующую ночь они вышли со всеми на лов, и шли они быстрее, и вернулись скорее, и могли отойти от берега дальше других, так что вернулись они с богатым уловом сельди, которой в это время кишел залив, и снова пошли издевки и сквернословие, и опять все кончилось общим весельем в пивной.

— Да неужели вы хоть на минутку допускаете, — воскликнул отец Комина Тиг, — что Большой Микиль сможет грести на одной из наших лодок? Да он же изнежился, лежа на корме своей роскошной яхты! Да у него же силенок не хватит, если он пойдет на моей лодке да погребет семь часов без передышки. Он же после этого будет орать от боли и сляжет в постель на два дня.

— На, пощупай, — сказал ему Большой Микиль, выставляя крепкую, как дуб, руку, и согнул ее так, что под курткой видно было, как надулись мускулы. — Это что, по-твоему, сало? Чем тебе плоха кладдахская мускулатура? — добавил он. — Тебе же будет стыдно, если я пойду с тобой в твоей лодке и покажу, как люди гребут. Да вам же после этого людям в глаза будет стыдно смотреть.

— Ого, да вы его только послушайте, — сказал Портной. Седые усы сползли у него вниз, а на скулах, там, где ему никогда не удавалось как следует пробрить, торчали толстые волоски. — Вот же хвастун! Сразу видать, кладдахский!

— Ну ладно, хватит, — вышел из себя Микиль. — Давайте мне две лодки! Свяжите их вместе, и я один сяду на весла и уплыву хоть в Китай.

— Это не обязательно, — сказал Тиг. — Выходи со мной завтра вечером, а послезавтра можешь пойти с Портным, и если после этого останешься в живых, то по крайней мере будешь знать, что такое настоящая работа.

Так это было решено, и подписано, и скреплено портером, руганью и безудержной похвальбой. Да, была потеха! И никогда Мико не забыть тот вечер в пивной. Повеселились они тогда! Был там и Тиг, и Комин, и Портной, и Майкл Том, и Падар Каванаг, и Томмин Тэди, да много еще кто.

Мико с такой легкостью снова нашел свое место среди них, словно никогда отсюда и не уезжал. «Тем здесь жизнь и хороша, — рассуждал он, — что она так медленно движется и за ней всегда можно поспеть».

Итак, сегодня Большой Микиль собирался выходить на лов с Тигом, и, чтобы освободить для него место, Комин сговорился с Мико, что они вместе пойдут в байдарке дяди Джеймса. А тут вдруг в последний момент Мэйв заявила, что пора бы и ей выйти хоть раз в море на рыбную ловлю и что она пойдет с ними к дяде Джеймсу и спросит у него разрешенья, а дядя Джеймс, как джентльмен, безусловно, скажет: «Ну, конечно, Мэйв, душечка, какие могут быть разговоры. Я почту за честь, если ты пойдешь с нами».

— Он будет ругаться на чем свет стоит, — сказал Комин. — Ему совершенно наплевать, кто его слушает. Вот увидишь, под конец у тебя уши завянут.

— Женщина в лодке, — сказал Мико, — это все равно что черт в лодке. Приносит несчастье. И ты это знаешь не хуже других. Ты за рыбаком замужем или нет?

— Вы мне надоели, — сказала она. — Это старая басня, которую выдумали на случай, если жена вдруг соберется проверить, как вы бездельничаете в море, и чтоб, не показываясь ей на глаза, незаметно вернуться и прошмыгнуть в пивную. Будто я не знаю.

— Ну, раз так, — сказал Комин, — мы тебя с радостью возьмем на лов. Можешь не сомневаться, что во второй раз тебе не захочется.

— Да где уж там, — сказала Мэйв, — если даже Мико против меня. Когда он был здесь в прошлый раз, он бы, наверно, на это иначе посмотрел. Правда, Мико?

— Тогда мне было море по колено, — сказал Мико. — Молод был. Я б тогда самого черта к себе в лодку пустил и не поморщился.

— Как жаль, — сказала она, — что все мы меняемся.

— И совсем не так уж мы меняемся, — сказал Мико. — Вот иду я сейчас с вами и не вижу никакой разницы. Кажется, совсем недавно мы шли по этой улице с ловли пескороев. Вот была ночь!

— Подумать только, не забыл ведь! — сказала Мэйв.

— Я это всегда буду помнить, — заверил ее Мико и почувствовал, как крепче сжалась ее рука на его локте. И он сверху заглянул в ее лицо, в блестящие глаза, поднятые к нему. — Не забыть мне этого. Так замечательно было!

— Да, — сказал Комин. — Хорошая была ночка!

— И Комин ничуть не изменился, Мико, — сказала Мэйв. — Все такое же самодовольное чудовище.

— А разве нет у меня для этого оснований? — сказал Комин.

— Еще бы, — сказал Мико с легким вздохом, которого в тихом дыхании ночи никто не заметил.

Он думал раньше, что стоит только ему увидеть ее спустя столько времени, окруженную детьми (и отчего это у них нет детей?), и сразу улетучится, как разбитые мечты, весь ореол, которым он окружил ее. Но ореол не улетучивался. Мечты росли вместе с ним, вот и все. И как трудно было сдерживать