спины гребцов.

— Кто бы это был? — спросил он. — Я никого из них не знаю. Я их почему-то даже и рассмотреть-то как следует не могу.

И тут Мико заметил нечто странное. Они бросили грести, и только по инерции их байдарка продолжала медленно продвигаться вперед, тогда как на второй лодке весла все так же поднимались и опускались, и тем не менее она почему-то не могла нагнать их.

Мико почувствовал, как у него по спине мороз прошел, и удивился: с чего бы это, холодно, что ли?

— Дядя Джеймс, — попросил он, — поглядите-ка, кто это там в лодке позади нас?

— В какой еще лодке? — спросил дядя Джеймс, мельком взглянув в том направлении, куда указывал палец Мико. Он возился с двумя неводами, которые разложил на корме и уже собирался закидывать. — Не вижу я никакой лодки. — Он снова отвернулся к своим неводам. — Не может там быть никакой лодки, — добавил он, перебирая руками темные веревки. — Никто из них не мог нас так скоро нагнать.

У Мико пересохло во рту.

— Ты ведь видишь лодку, Комин? — спросил он упавшим голосом.

— Вижу, — сказал Комин. — Ну-ка, дядя Джеймс, приглядись получше.

Дядя Джеймс поднял глаза и уже собрался было обругать их нехорошими словами, но тут он увидел их лица, увидел, что они уставились на что-то за его спиной, и на этот раз он действительно обернулся назад и увидел лодку, отстававшую от них на три корпуса, разглядел весла, которые равномерно поднимались и опускались, сгибающиеся и разгибающиеся спины гребцов. Лодка, казалось, нагоняла их, толкая перед собой облако морского тумана. Сами они стояли на месте, вода плескалась о парусину их байдарки, а люди в лодке, что шла сзади, продолжали грести, и лодка продолжала нагонять их, но почему-то расстояние между ними не уменьшалось, и по-прежнему оттуда не доносилось ни звука.

— Эгей! — крикнул дядя Джеймс.

Его голос гулко разнесся над водой, а потом затих и замер где-то позади.

Гребцы во второй лодке не отозвались.

— Эгей! — снова крикнул дядя Джеймс.

Они слышали, как прокатился над водой его голос.

— Да гребите вы, — сказал дядя Джеймс, не поворачивая головы.

Мико почувствовал, что у него на затылке волосы встали дыбом. На ладонях выступил холодный пот. Он навалился на весла, подняв тучу брызг, и легкая лодчонка рванулась вперед.

Они, не отрываясь, смотрели.

Лодка шла за ними.

Шесть весел работали бесперебойно. Без малейшего всплеска.

Теперь Мико видел кормового. Он был в кепке; в лунном свете лицо его казалось белым. Они были совсем близко, всего в нескольких метрах, но разглядеть как следует его лицо он никак не мог. Мико был уверен, что знает его, вот только видно сейчас плохо. Так бывает, когда стукнут тебя по глазу, и он начинает слезиться, и видишь все через какую-то пленку. Вот именно так.

— Берите теперь влево, — сказал дядя Джеймс сдавленным голосом.

Они затабанили правыми веслами, и байдарка свернула в сторону.

Тут произошло нечто совсем уж странное: лодка все так же шла позади них, на расстоянии в три корпуса.

— Теперь берите вправо, — скомандовал дядя Джеймс, и голос у него стал еще более сдавленным.

Они затабанили левыми веслами и свернули вправо. Теперь они гребли с невероятной силой, потому что им было страшно.

Гребцы позади них не табанили ни левыми веслами, ни правыми, но когда они посмотрели назад, оказалось, что она отстоит от них ровно на три корпуса и идет с той же скоростью, что и они.

— Комин, — сказал тогда дядя Джеймс, и голос его прозвучал как-то странно, — протяни-ка руку, там на носу лодки у меня бутылка со святой водой привязана. Сними ее с гвоздя и дай мне. А ты, Мико, греби что есть сил.

— Эгей! — заорал снова дядя Джеймс. — Как у вас, хорошо ли ловится? Это ты, Тиг? Ты, Майкл Том? Ты, Падар Каванаг?

Мико продолжал грести изо всех сил. Он почувствовал, как тихонько качнулась лодка, когда Комин, нагнувшись, протянул руку и передал маленький пузырек дяде Джеймсу.

Дядя Джеймс взял его, не спуская глаз со следовавшей за ними лодки.

Они услышали, как тихонько стрельнула пробка.

Увидели, как дядя Джеймс снял кепку, заметили белый ободок у него на голове, там, куда солнце никогда не попадало, увидели, как рукой с бутылкой он осенил себя крестным знамением и затем, поднявшись на корме на колени, лицом к незнакомой лодке, и наливая в пригоршню воду, покропил море, выкрикивая при этом:

— Во имя Отца и Сына и Святого Духа отвечайте мне!

Затаив дыхание, они ждали, и сердца у них уже не колотились, а стучали тихо-тихо.

Ответа не последовало. Слышно было только, как поскрипывают их собственные весла.

— Поворачивайте к берегу, — сказал тогда дядя Джеймс, и в голосе его зазвучал настоящий страх, — и гребите что есть сил, пока не пристанете.

Никогда, до самой смерти, не забыть им этой гонки. От нечеловеческих усилий тела их покрылись потом. Пот был везде — на груди, под мышками, стекал по ногам. И это было тем неприятнее оттого, что их пробирала холодная дрожь. Так бывает перед началом гриппа, прежде чем окончательно свалишься, — вот так же начнет вдруг тебя трясти.

«Вот оно что, — думал Мико, — может, у меня грипп. Может, я лежу дома в постели, у нас в Кладдахе, и это все бред».

Приблизительно в полумиле от берега они оглянулись. Никакой лодки сзади не было.

Тогда немного погодя они остановились.

— Эгей! — крикнул дядя Джэймс. — Вы там, ребята?

Ответа не было.

Слышны были только всплеск весел и голоса рыбаков. Они как раз прошли сейчас залив и выходили в открытое море.

— А ну, послушайте-ка, — сказал дядя Джеймс. — Эти-то хоть настоящие?

— Эти-то да, — сказал Мико, внимательно приглядываясь к лодке, которая была к ним ближе остальных. Он разглядел возвышавшуюся над всеми фигуру отца, сидевшего на второй паре весел.

— Померещилось нам это, что ли, дядя Джеймс? — спросил Комин.