Постоялый двор расположился, как водится, на перекрестке, акомната Гульчи и Олега была на третьем поверхе, под самой крышей. Погасивлучину, он сидел у окна, глядя на толпы народа на улицах. Этой ночью уже началишляться с факелами, кое-где возникали драки. Уже все вроде бы признали, что надгородом нависла опасность, а самим не отбиться. Надо нанять князя с егозакаленными воинами, которые ни на что другое не пригодны, как только продатьсвои головы за звонкую монету новгородцев. Но к которому из наемных воителейобратиться?

Надрывно звонил колокол, на главную площадь с боемпрорывались сторонники одной группировки, их тут же вытесняли другие, но и техс треском вышибали третьи. В ход шли рукавицы со свинчатками, колья. Наутоптанной, словно камень, земле под ногами шелестели, как жухлые листья,изодранные клочья рубах, пояса, воротники, а от пролитой крови кое-гденакапливались лужи.

Каждая улица Новгорода жила своей жизнью — улица кожевников,улица оружейников, улица бондарей и прочие, — своими интересами, потомутам часто собиралось малое вече. Новгород разросся на пять концов, каждыйдержал своего посадника, каждый конец собирал свое среднее вече. Но все улицы ивсе концы города составляли единый Новгород, жили его жизнью, потомуразноречивые решения утверждали окончательно на общегородском вече.

Пока что драки шли в разных концах. На восточном концерешили после недолгой драки послать к арабам, просить выслать им князя. ВНовгороде издавна водились мусульманские купцы, у них были свои склады, лавки.Торговля шла бойко, наладили дела с немцами, свеями, данами, мурманами — у техтоже был свой конец. Постепенно ряды ислама множились, иные русские купцыприняли ислам, обратили детей и домочадцев, ислам приняли их работники. И скороуже весь восточный конец Новгорода с его улицами, проулками, площадями былмусульманским. К тому же там осели гости из Булгар, недавно всем племенемпринявшие ислам, там же были дома торков — в Новгороде их звали чернымиклобуками, — берендеев, узкоглазых и с косичками.

Южный конец издавна тянул сторону киян — в Киеве власть уСамовита была крепка, раздоров нет, и хотя хазары показывались уже на другомберегу Днепра, он полян в обиду не давал, копил силу, чтобы освободить отхазарской дани северян и вятичей.

Северный конец склонялся к поискам князя за дальними морями— дабы не обрел силу от соседей. Славенская сторона, самая крупная,передравшись, все же решила звать на княжение неправедно изгнанного Рюрика,гонителя варягов и прочих насильников. Олег чувствовал опытную руку, ибо ещепару дней тому здесь о Рюрике никто не вспоминал.

Олег, пытаясь склонить чашу весов на сторону Рюрика, охрип всловесных баталиях, схватках, кулаки саднили — не всегда кончалоськриком, — на косточках кожа была сбита, текла сукровица. Горячие головыСлавенской стороны рвались идти через реку на Торговую сторону, ломать икрушить, утверждая свою правоту. Посадники, бояре, воеводы и знатные мужиудерживали, обещали дать бой через два дня, в час новгородского веча.

На Славенской стороне было три конца и три посадника, а оторужейников, кузнечного ряда, скорняков, кожевников обещались выставитьнадежных выборных, что не отступятся на бурном общем вече. С южного концаобещались прислать двоих выборщиков Рюрика, даже с восточного — исламского открая до края — один из шести должен был подать голос за призвание рюгенскогокнязя с его дружиной. Олег насчитал, что за Рюрика будет около трети голосов,другие же распределятся между князем от киевского владыки Самовита, хазарскогокагана, исламских шейхов и немецкого короля. За них тянуло чуть двух третейновгородцев, так что если настрой вольных новгородцев не переменится, за Рюрикабудет небольшой перевес. Крохотный, но все же...

Олег последние две ночи провел без сна, встревал в любуюуличную драку, молил судьбу, чтобы не сорвалось в последний момент, непеременилось, чтобы расстановка сил сохранилась до общего веча.

В первый же день после пира у Гостомысла его остановилпосреди улицы один русич, оглядел оценивающе:

— Полгривны заработать хочешь?

Олег сделал лицо как можно более простецкое, ответил ссеверным говорком:

— Хто ж откажется!

— Будешь шататься по городу, — сказал русичстрого, — как сейчас шатаешься, бездельник! Только ори громче: «ВолимРюрика с дружиной!» Понял?.. А будут спорить... У тебя кулаки для чего отросли?

Олег заулыбался во весь рот:

— Давно чешутся!

Русич вытащил из калитки тоненький прутик серебра:

— На! Это вперед за работу. А кормиться приходи во дворрусича Тараса.

— Премного благодарен, — ответил Олег радостнымголосом. — Уж я возьмусь! Полгривны — это ж какие деньги!

Теперь, оставив Гульчу на постоялом дворе, он шатался сдесятком добрых молодцев — они тоже тянули за признание Рюрика. На улиценебезопасно, но на постоялом дворе скорее могут пырнуть ножом, а здесь все-такивокруг свои. Дрались вместе, сроднились. Ожерелье из оберегов он оставил напостоялом дворе, и теперь никто не признавал в нем волхва, а в глаза — мудрые ипечальные — кто заглядывает в кулачном бою?

В последнюю ночь перед всегородским вечем Гульча не спала, сотвращением наблюдала из окна кровавые драки, слушала крики, вопли, призывы.Пещерника не было, он показал свой звериный нрав, ввязавшись в уличные драки,приходил поздно, сразу падал на постель и засыпал.

В этот раз Гульча решила дождаться, однако ночь тянулась итянулась, на востоке начало светлеть, а на улицах все так же мелькали факелы,пахло дымом, слышались яростные вопли. Наконец-то она легла, укрывшись сголовой, чтобы не слышать звериного буйства, и почти сразу же за дверьюпослышалось шарканье, кто-то тщательно вытирал подошвы. Она насторожилась,бесшумно нащупала свой кинжал. Дверь отворилась, Олег вошел, тихонько ступая,направился к постели.

Гульча потянула носом, сказала удивленно:

— На этот раз что-то новое... От тебя пахнетподземельем.

Он тихо засмеялся, в темноте она не видела его лица.

— Подвалы для заточения здесь именуются срубами. Тычего не спишь?

— Как бы я заснула, беспокоясь за тебя?

— Вопросом на вопрос, — пробормотал он.

Ложе заскрипело под его могучим телом. Она опустилась рядом.От него в самом деле несло очень глубоким подземельем — она привыкла различатьразные благовония в доме отца, — но еще крепким мужским потом. Гульчасмочила чистую тряпицу, вытерла его грудь, перевернула на спину, принялась мятьмышцы, в который раз удивляясь, что у пещерника такие массивные плечи.

Утром, в день общего веча, на мосту через Волхов дорогузагородила толпа сторонников Самовита. Сшиблись, потеснили, но те быстроозверели, поперли дуром — впятеро; перила моста затрещали, народ гроздьямипадал в реку, продолжая в воздухе хватать за горло, вцепляться в волосы, битьногами.