Мой голос был ровен. В глаза мне Тесей не смотрел.

– Ты ведь сама сказала: мысли богов нам неведомы. Их способности… и наваждения. Они сильнее нас.

Наваждением была моя жизнь. Я ахнула – острый завиток боли опять вонзился во внутренности, в самом низу.

– Но ты знал, – прошипела я сквозь скрипнувшие зубы.

Он думал, это я от ярости рычу. Не знал, какая ослепительная, серебристая мука корчится у меня внутри.

– Мне рассказали – позже. Много позже. Я совсем недавно услышал, – он глянул на мой раздутый живот. – И не хотел тебя беспокоить, понимал, как ты огорчишься.

На лбу у меня выступил пот. А когда тиски разжались и боль в животе, отступая волнами, ослабла, я выпалила:

– Меня гораздо больше огорчала мысль, что от сестры одни кости остались, истлевшие на далеком острове. А она, оказывается, вышла замуж за олимпийца!

Тут он наконец посмотрел мне в глаза и ответил на незаданный вопрос.

– Твоя сестра – изменница. Как мог я взять ее в Афины, привести во дворец? Когда мой народ только избавился от губительного ига Медеи, другой чужеземной царевны, пролившей кровь собственной родни.

– Ты герой и мог бы привезти невесту какую угодно! – крикнула я. – А Афины мою сестру благодарить должны были – она ваших детей спасла!

Тесей открыл рот, хотел опять возразить, но на этот раз настал мой черед заставить его умолкнуть. Я поняла наконец, чем обернулось весь день сегодня накатывавшее волнами, донимая меня, недомогание. И почуяв приближение нового жестокого приступа, заговорила, пока опять не перехватило дух:

– Тесей, – выдавила. – Зови женщин. Началось.

Глава 24

Я много слышала о родовых муках, но никто не рассказывал о последующих страданиях. Когда мне передали младенца, я растерялась. Повитухи столпились вокруг и чего-то ждали. Я не могла понять чего. Все болело, сил не было. Больше всего на свете хотелось спать. Однако мне вручили это орущее существо с перекошенным от яростных воплей личиком. Думала, у меня голова расколется – так он кричал.

Я принялась неумело его укачивать, но он не успокоился. А когда с ревом отвернулся от моей груди – расплакалась от бессилия. Я вспоминала мать, которая и чудовище смогла полюбить, и не понимала, почему сама ничего не чувствую, кроме отчаяния, смешанного с легкой жалостью к этому разъяренному младенцу, очень, кажется, мной недовольному.

– Заберите его! – взмолилась я.

И вздохнула с облегчением, лишь когда одна из женщин, поглядев на меня недоверчиво, подчинилась. В ее опытных руках он постепенно затих, перестал кричать и только сопел. Я отвернулась.

Стыд затапливал меня, ничего не испытывавшую к собственному ребенку. Слезы обжигали глаза, но плакала я не от облегчения, любви или радости. Себя оплакивала, постепенно осознавая с ужасом, что в душе моей зияет бездонная черная яма.

Я ненавидела материнство. И в ту первую, ошеломляющую минуту, когда он родился, и все время после. Весь день младенец прижимался к моей груди, ненасытный и исступленный. И ночь напролет, кажется, плакал – его пронзительный визг разрушал мой покой снова и снова, едва не сводя меня с ума. Опасаясь, как бы никто не заметил ужасающего отсутствия материнской любви, этого уродства, разъедавшего меня изнутри, как гноящаяся рана, я заявила, что обо всех нуждах младенца позабочусь сама. Отсылала служанок прочь, отворачивалась от женщин постарше, каждую минуту, кажется, обеспокоенно возникавших передо мной с бесконечными советами, предлагая помощь. Нельзя им показывать, какая я на самом деле. Слыханное ли дело – мать, равнодушная к собственному ребенку, не противоестественно ли?

Тесей пришел взглянуть на сына, а я пытливо наблюдала за ним. Доволен, кажется, хоть особого интереса и не выказывает. Позавидуешь столь безмятежному безразличию.

– Как назовем? – спросил Тесей.

Я пожала плечами. Заговорить не решалась. На части распадалась от сокрушительной усталости и опасалась, что, открой я рот, всякое может вырваться.

Так нелепо, даже смехотворно чуть-чуть, выглядел он с крошечным младенцем в крепких, мускулистых руках. Без колебаний шагнул в черную извилистую бездну и забил скрывавшееся в ней чудовище железной палицей, но понятия не имел, что делать с ребенком. Я откинулась на кипу подушек за спиной, и веки опять защипало от слез. Не будет мне ни спасения, ни передышки. Придется одной со всем этим справляться, а впрочем, другого я и не ждала. Однако упрямая гордость теплилась еще в моем истерзанном теле. Никто не должен был узнать, сколь одинокой я себя чувствовала, глядя на собственного мужа с нашим сыном на руках.

– Акамант? Линос? Демофонт?

Я кивнула, не открывая глаз.

– Демофонт.

Мне было все равно. Но имя мы ему, по крайней мере, дали.

Мрачно осваивала я необходимые умения. Он плакал, я его кормила. Ходила с ним на руках из угла в угол и даже пела ему. А когда не помогало – ярость подступала к горлу, но ночь за ночью я проглатывала ее и упорно делала все то же самое. Вдруг, если буду вести себя как обычная мать, в конце концов такой и стану?

Как-то раз я сидела, упершись локтями в широкий выступ подоконника, и наблюдала восход солнца, чувствуя кожей далекое тепло золотистого диска. Я так давно не спала, и тело мое истомилось, зато разум был лихорадочно возбужден и взбаламучен, так что заснуть все равно не удалось бы. А младенец за моей спиной тихо и ровно дышал во сне. Довольный, что я выпустила его наконец, после того как качала всю ночь, а он извивался, плакал и не мог угомониться. Любил меня не больше, чем я его. Стоило на руки взять, прижать к себе – делался неподатливым, лягался и выгибал спину. Нам обоим было бы лучше, подумалось мне на удивление спокойно, если бы я вышла из спящего дворца в огненный рассвет и больше не возвращалась.

Я ломала голову: откуда такая холодность? Один только младенец рос у меня на глазах – рожденное матерью чудовище. Лишь Ариадна осмеливалась снова и снова приходить в покои Пасифаи и, проглатывая отвращение, обращалась с ним как с самым обычным ребенком. Ариадна, моя нежная сестра, живая, а не мертвая, как выяснилось, но по-прежнему далекая. Окажись она здесь, посмотри на меня – мигом поняла бы мои чувства и ужаснулась. И хорошо, что Ариадны рядом нет, решила я, лучше ей не знать, как бессердечна младшая сестра.

Но ведь Минотавр – ошибка природы. Нехотя взглянула я на сына, пробуя ощутить в глубине души связь, которая