Раскрывая положение, он не утаил ничего: если они двинутся на юг, лошадь и фургон конфискуют конфедераты, а все прочие дороги в руках федералов.

— И куда же, по-вашему, вы поедете?

— Я поеду домой, — сказала она.

— Домой? То есть в Тару?

— Да, да! В Тару! О, Ретт, мы должны спешить!

Это было невозможно — между ними и дорогой на Джонсборо лежал пылающий город.

Не в силах больше сдерживаться, Скарлетт замолотила кулачками по груди Ретта, рыдая:

— Я доберусь домой! Все равно! Даже если придется идти пешком!

Верно, Ретт знал, что так и будет. Она добьется своего. Ее ничто не остановит.

Он нежно коснулся ее волос и тихо сказал:

— Успокойтесь, дорогая. Не плачьте. Вы поедете домой, моя храбрая девочка. Обязательно.

Присси принялась устилать фургон стегаными одеялами, а Скарлетт с Реттом поднялись наверх, к Мелли. В ноздри ударил запах камфары и растираний, от которого у Ретта даже заслезились глаза. У молодой матери в лице не было ни кровинки. Возле нее спал младенец, причмокивая ротиком.

— Я очень осторожно, миссис Уилкс. Попробуйте обнять меня за шею.

— Малютка Бо! — прошептала Мелани.

— Его принесет Присси, не волнуйтесь.

Ретт подхватил Мелани на руки — она не весила и восьмидесяти фунтов.

— Прошу вас… вещи Чарльза. Нельзя их тут оставлять. Слабым жестом Мелани показала на шпагу Чарльза и его дагерротип.

Губы Ретта тронула улыбка.

— Миссис Гамильтон не позволит мне позабыть вещи Чарльза.

Скарлетт уложила их в фургон. Ретт осторожно опустил Мелани на одеяла возле ребенка.

— Спасибо, что помогли нам, капитан Батлер.

Голос Мелани был едва слышен, не громче шелеста бумаги.

Хотя каждая жилка тела трепетала от возбуждения, в глубине души Ретт был совершенно спокоен. Вот для чего он остался в Атланте. Именно этого ему всегда и хотелось. Он ей нужен. Только он.

Когда маленький Уэйд замешкался, Ретт сказал:

— Забирайся в фургон, сынок. Разве тебе не хочется приключений?

— Нет! — ответил мальчик и икнул.

Со смехом Ретт подхватил его наверх. Присси вскарабкалась в фургон сзади, а Скарлетт Батлер помог забраться на сиденье рядом с собой.

— Уэйд, малыш, — пробормотала Мелани испуганному племяннику, — пожалуйста, подложи мне под спину вон ту подушку.

Наклонившись вперед, чтобы мальчик смог подсунуть подушку, Мелани Гамильтон Уилкс закусила губу от боли. Только бы не потерять сознание. Не время падать в обморок!

Мальчик горячо зашептал на ухо:

— Тетя Мелли, я боюсь.

— Малыш, кругом много всего страшного, — зашептала в ответ Мелани, — Но ты ведь храбрый солдатик. Правда?

— Наверное, тетя Мелли.

Фургон со скрипом тронулся с места, и тут Скарлетт воскликнула:

— Я забыла запереть дверь!

Громогласный хохот Ретта мгновенно излечил Уэйда от икоты.

Старая кляча тянула фургон в самый центр пылающего города.

Запершись в домах, выглядевших покинутыми, немногие обитатели спешно прятали фамильное серебро и дедовские пистолеты, оставшиеся с Мексиканской войны. А в центре города ночь оглашали крики, лошадиный топот, скрип колес — армия отступала.

Ретт повернул на боковую улочку. От страшного взрыва занялось дыхание, Уэйд снова заикал.

— Скорее всего, рвануло оружейные склады Худа, — сказал Ретт и, протянув руку назад, ободряюще сжал колено мальчика. Он надеялся, что удастся обогнуть пожар, но в ту ночь все дороги вели в пекло. Стегнув лошадь, Ретт пустил старушку рысцой и сжал рукоять револьвера. Его женщина сидела рядом, доверчиво прижавшись к нему, и да смилуются небеса над глупцом, которому вздумалось бы их остановить!

Склады по обеим сторонам Мариетта-стрит горели. Мародеры, успевшие там что-то урвать, спешили прочь со своей добычей. Вокруг разбитого бочонка виски бродили, пошатываясь, пьяные.

Вдруг Ретт свернул с мостовой и остановился под лестницей ближайшего дома, почти скрывшей их.

— Надо спешить, — сказала Скарлетт. — Зачем вы остановились?

Солдаты.

Вероятно, прежде их в полку насчитывалось не меньше тысячи, но к этому дню и сотни не осталось. Некогда, в прежней жизни, жены и любимые сшили им аккуратную форму, шили полковой флаг, и их подразделение носило гордое имя — Зуавы или Легион. Вступили они в него вместе с двоюродными братьями и соседями по городку, а в полковники избрали владельца самой крупной плантации. Ведь не станут же они слушаться приказов всякой шушеры.

Друзья погибли, сражаясь с ними бок о бок, и кузены тоже. И соседи, и полковник — о, тот уже давно погиб, — да и следующий, что пришел ему на замену — как, бишь, его?

Сколько же у них было полковников?

Они шли понуро, словно какая-то пружина внутри лопнулa: позади осталось столько миль, что все они слились, ничем не отличаясь друг от друга, и столько сражений, что и не разобрать. В руках солдаты сжимали верные ружья. Сшитая любимыми форма давно износилась. Теперь их плечи укрывали домотканые рубахи да отвоеванные у федералов куртки — у кого короткие, у кого длинные, а несколько человек вообще шли с голым торсом, на котором играли отблески пламени.

Они едва передвигали ноги, но так и будут идти, пока не рухнут без сил. Для некоторых это станет избавлением.

Мальчик-солдат плелся в самом хвосте. Скорее всего, когда у них еще оставались барабаны, он был барабанщиком, но теперь стало проще достать ружье, чем барабан. И это ружье мальчик волочил за собой в пыли.

Вот он остановился, пошатнувшись, и упал вниз лицом.

Не произнеся ни единого слова, от группы отделились двое мужчин. Один, чья черная борода, казалось, была самой плотной частью тела, отдал оба ружья — свое и мальчика — второму. А сам взвалил мальчика на плечи и зашагал дальше.

Ретт Батлер снял шляпу.

Когда последний солдат завернул за угол, Ретт хлестнул лошадь и двинулся вперед.

Горящий город втягивал воздух в свои огромные легкие. Кругом лопались от жара стекла окон, усыпая улицы закопченными осколками.

Скарлетт воскликнула:

— Бога ради, Ретт! Вы сошли с ума? Быстрее! Быстрее!

Присси закричала.

Со стропил взвивались языки пламени, густой дым струился от кровель. Жар опалял лица и слепил глаза. Ретт подхлестывал лошадь, хотя та и сама бежала рысью, подгоняемая страхом. Волны жара обрушивали кирпичи и доски на мостовую, и Уэйд каждый раз пронзительно вскрикивал.

Некогда это пекло было городом, где обычные люди отправлялись по утрам на работу, где печатались газеты, где проповедники читали проповеди, банкиры занимались своими банками, а бакалейщики торговали в лавках.